Алексей Парамонов: "Протянул Симоняну руку. А в ответ: "Я тебя не знаю"

Легендарный спартаковец, олимпийский чемпион-1956 накануне своего 93-летия дал откровенное интервью. Как прятал в гетры записки от поклонниц. Как всю жизнь дружил с Никитой Симоняном – но недавно рассорился. Как получил в подарок икону от Федора Черенкова. Как прекратил общаться с единственной дочерью и многое другое.

Со сборной СССР он побеждал на Олимпиаде в Мельбурне в 1956-м, а со "Спартаком" четыре раза выигрывал чемпионат страны. Но не только в этом уникальность Парамонова. Сегодня в нашем футболе старше нет никого.

21 февраля Алексею Александровичу исполнится 93.

ЕВТУШЕНКО

Он с торжеством кладет на стол книжку – и ни слова не говорит. Мы должны заметить сами.

Как мы любим этих великих стариков. С их милыми чудачествами.

– Это что такое? – играем роль до конца.

– Страница 158… – подсказывает Алексей Александрович.

Мы листаем. Ничего особенного.

– А-а! – вдруг вспоминает он, – 185!

На 185-й целая поэма, посвященная нашему герою. За авторством Евгения Евтушенко.

– Ого! – ликуем мы с Парамоновым вместе. – Евгений Александрович лично вручил?

– Нет, я сам наткнулся. Хотя у нас были теплые отношения. В Политехнический на свои выступления приглашал меня регулярно. Еще нравилось ему с нашей ветеранской командой колесить по стране. Приезжаем в Молдавию – сначала мы играем, затем народ со стадиона перемещается в Дом культуры. Там у Евтушенко творческий вечер. Зал битком!

– В последние годы общались?

– К сожалению, редко. Он же с 1991-го жил в Оклахоме, преподавал в местном университете. Но когда приезжал на лето в Москву, обязательно мне звонил. Как-то подарил Жене костюм сборной с буквами СССР во всю грудь. Обрадовался!

– Еще бы.

– Да вы стихотворение вслух почитайте – это же потрясающе! "Алеша Парамонов…"

Менялись времена. Девчата с поролоном
ходили на "Динамо" поболеть.
Но был красивей всех Алеша Парамонов,
держа сердца в руках – не меньше, чем на треть.

Мы знали всю Москву отлично – по районам.
а если где был парк – весь парковый массив.
Но где же был рожден Алеша Парамонов,
красивый, как Париж, и более красив?

Мне нравился он весь – до золотого зуба,
который освещал все парки на земле.
Играл не как Бобров, но как зато негрубо
и артистичней, чем Пеле.

Достоин красотой он саги был и мифа.
мат не употреблял, ну разве "Д’на фига!"
В Алешу влюблена была любая фифа,
жаль, главным не был он в той – как ее? – ФИФА.

Двадцатым веком в пыль он не был перемолот,
и двадцать первый век нам не сотрет лица.
Вчера мне позвонил Алеша Парамонов:
"В Молдову мы летим, включая и Стрельца".

Наутро – самолет. Он дружески скрежещет.
Советский старый друг – он всех нас узнает.
Со мной в одном ряду Бубукин и Крижевский,
а Хомич – капитан, но валидол он пьет.

И это всё не сон… Летим почти по-царски,
вдыхая аромат футбольных прежних трав,
и Эдик мне в плечо уткнулся по-пацански,
постанывая чуть от стольких старых травм.

Опять летим играть во имя всех народов
республик бывших всех, и племени зулу,
и приглашенье вновь от местных винзаводов,
а что за договор – для ясности замну.

Выходим на игру. Хотя звучат два гимна,
встречает побратимно Кишинев.
Молдавское вино вновь, Леха, легитимно,
и ничего, что пуст пока мой кошелек.

Мы дочитываем, и Алексей Александрович розовеет от удовольствия.

– Вот!

Будто бы спорили.

Откладываем книжку в сторону, отмечая наблюдательность поэта: "Мне нравился он весь – до золотого зуба …"

– А вот он, зуб-то! – Парамонов оттопыривает губу. Золотой зуб на месте. – Остался, ха-ха! Сколько себя помню – столько я с этим зубом.

– Есть сейчас хоть один человек, который зовет вас "Алеша"?

– Ага! – тает в улыбке Парамонов. – Вчера ездил в международный кинологический комитет. Заседают, собачек обсуждают. Дама ко мне обращается: "Ваше имя?" – "Алексей". Она нараспев, ла-а-асково: "Але-е-ша…" Так приятно! Сразу молодость вспомнил.

– Да вы бодряк. Если по собачьим комитетам ходите в 92 года.

– Надо ж чем-то заниматься! Дома можно зачахнуть. Я и в театр заглядываю – то в оперетту, то к Марку Розовскому. А в комитет знакомая пригласила, вдова футболиста. Я обожаю собачек, у меня всегда в доме были.

– Какие?

– Начал с болонки Нельки. Болельщик на улице подошел: "Хочу вам собаку подарить". Я на Знаменке жил, самый центр, гулять негде. Маме собачонку отправил. Позже у меня спаниели были. Последний умер в 2001-м, больше заводить не стал. А когда еще играл, в Тарасовке возле базы постоянно дворняжки околачивались. Подкармливали всей командой. Идем с обеда – что-нибудь им несем.

ОРДЕН

Парамонов расправляет ладонью черно-белую фотографию на стене:

– Узнаете?

Мы всматриваемся – а он иронично поглядывает поверх очков. Ответа не дожидается. Смеется:

– Это ж Тарасовка, старое здание! Качалин совещание проводит перед тренировкой сборной. А вот окно видите? Наша комната с Сережей Сальниковым. Второй этаж.

– Вдвоем жили?

– Втроем – еще Юра Седов. Мы с ним главные трезвенники того "Спартака". Я-то, пока играл, вообще не пил. Лишь раз накачался – когда в 1956-м с Олимпиады возвращались. Закончилось тем, что в поезде сдуру бутылку портвейна себе на голову вылил и ботинок потерял. Несли меня в купе.

– Ботинок-то нашелся?

– Нашелся… А меня ужас, как штормило. Счастье, жив остался – лежал-то лицом вниз. Если б вверх – захлебнулся бы собственной рвотой.

– От соседей по купе наслушались?

– Да нет, все были любезные, поддатенькие. А Сальников, Нетто и я пошли искать по поезду ватерполистов. Хотели отметить с ними. Мы в первом вагоне, те – в шестом. Пока добрались, успели накидаться, все подряд нам наливали. "О-о, футболисты!" – и сразу стакан подносят. К шестому уже были хорошие. Сальников с Нетто удар-то держали, а я в этом смысле слабак. Папа мой не то, что к водке – к чаю не прикасался!

– Что пил?

– Простой кипяток. До конца жизни не позволил себе ни единой рюмки вина.

– Тоже долгожитель?

– Его убили в 59 лет. А вот брат – тот мог выпить. Прямо горло полоскал водкой. Хе-хе.

– Стоп-стоп. Как убили отца?

– Напало хулиганье. Хотели ограбить, наверное. В морге увидел папу – весь синий от побоев. Рваные раны. Думаю, от ножа. На Ваганьково похоронили. Сейчас там и жена моя, Юлия Васильевна.

– Рядом с вашими родителями?

– Неподалеку. Умерла 30 сентября 2016-го. В прошлом году памятник установил, есть и для меня местечко. Когда 90 исполнилось, от "Спартака" передали конверт с очень приличной суммой. Немножко добавил – как раз хватило на памятник.

– К юбилею вы, кажется, орден должны были получить.

– История детективная. Как-то Симонян сообщил: "Подумываем об ордене для тебя. "За заслуги перед Отечеством" четвертой степени уже есть, теперь будет третьей". Я ни о чем не просил, он сам разговор затеял! На заседании РФС поднялся: "Хотим Парамонова наградить. Возражений нет? Вот и прекрасно". Начали оформлять – то анкету потеряют, то еще что-то…

Наконец за пару недель до юбилея Симонян пригласил: "Вопрос решен!" Обнялись. Я слезу обронил. Почетно же! И неожиданно! На вечере моем девяносто человек собралось. Все расходы взял на себя Олимпийский комитет. Возглавлял это дело Колосков. Подарки, поздравления, тосты. А распоряжения об ордене нет! Вообще тишина.

– Безобразие.

– Год спустя случайно встречаюсь с вице-президентом федерации футбола Москвы. Он и рассказал, что РФС не имел права представлять к наградам, поскольку в долгах увяз. Бумаги в правительство передали из московской федерации, но… Так орден до меня и не дошел. Наверное, к столетию наградят. Если дотяну. Как объяснили, дальше снова этим вопросом должен был заниматься РФС. Судя по всему, не сочли нужным.

– Хочется орден-то?

– Почему нет? Награда есть награда! Приятная процедура! Но если люди не горят желанием, то и не надо. А с Симоняном у нас отношения испортились. Уже иначе заговорил – будто бы Парамонов "требовал деньги, ордена"… Да никогда в жизни!

– Это про какие деньги речь?

– В РФС ветеранам полагаются премии. На 80-летие – 30 тысяч рублей. Если старше – сумма другая. Больше.

– Ну так что же?

– Я пришел в РФС месяца через четыре после дня рождения, в коридоре столкнулся с главным бухгалтером: "О, Алексей Александрович, зайдите-ка. На вас бумага подписана, надо получить за юбилей".

– Сколько?

– Сто тысяч. Забрал, сказал Симоняну – тот поразился: "Это невозможно! Ты не имел права!" Пошел в бухгалтерию – вернулся оттуда, как понимаю, довольно унылым. Правда, я его уже не видел. Выяснилось – все по закону.

– Симонян не хотел, чтоб вас премировали?

– Видимо, не хотел.

ССОРА

– Две великих спартаковца, каждому за 90. Дружили десятилетиями – и внезапно рассорились. Господи, из-за чего?

– А я могу рассказать, мне скрывать нечего! После полуфинала олимпийского турнира в Мельбурне с травмами слегли двое. У Коли Тищенко ключица, у Вали Иванова – колено. Если Тищенко легко меняли на Борю Кузнецова, то с Ивановым сложнее.

– Почему?

– Была же связка со Стрельцовым, не разобьешь! Валя выпал – оставлять ли Эдика? С Исаевым тот никогда вместе не играл. С Симоняном? Тоже странная пара… Качалин голову ломал – кого выпускать на поле. Замены-то не предусмотрены! Со всех сторон сыпались предложения, советы. Сам Гавриил Дмитриевич склонялся к варианту сделать ставку на спартаковский дуэт Исаев – Симонян. Но риск колоссальный – Стрельцов лучший игрок Олимпиады.

– Если пойдет что-то не так – в Союзе не простят.

– Вот именно. Страшно! К тому же Симонян еще ни одного матча на Олимпиаде не провел. Полтора месяца без футбола! Тут очень вовремя поступило предложение из Москвы – поставить Симоняна. Советовали с самого верха.

– Кто?

– Мне обо всем рассказали в центральном совете "Спартака". У Анастаса Микояна, второго человека страны, был сын Сережа. Большой болельщик. Думаю, до отца эту мысль он и довел. Попросил позвонить Косыгину. Тот набрал Романову, председателю Всесоюзного спорткомитета. Так и дошло до Качалина. У него гора с плеч. С легкой душой выпустил на финал Симоняна.

– В 1956-м вся Москва об этом знала?

– Говорили.

– Для Симоняна только сейчас стало новостью?

– Может, действительно был не в курсе. А может, не афишировал. Эту историю я рассказал в одном интервью. Все, обиделся он жутко…

– Прочитал?

– Думаю, какие-то "сподвижники" нашептали: "Никита Палыч, Парамонов-то говорит, что ты по блату играл в финале". В футбол по блату вообще не играют! То, что Симонян вышел в основе – это справедливо! Ну а то, что о нем позаботился второй человек государства… Что плохого? Наоборот! Когда меня отчислили из команды ВВС, Озеров пригласил в "Спартак". Если б не он – я мог очутиться в "Торпедо" или "Крыльях". Никогда бы не выиграл Олимпиаду, чемпионат страны. Так я с гордостью рассказываю – благодаря Николаю Николаевичу попал в "Спартак"!

– Симонян после интервью вам звонил?

– Нет.

– Откуда узнали, что обиделся?

– А меня от всех должностей мгновенно освободили. Я был председателем комитета ветеранов, членом техкома – убрали! Занимался турниром "Негаснущие звезды", когда-то был одним из тех, кто его придумал. И вот, приезжаю на игру, подходит Мирзоян: "Алексей Александрович, подвинься. Я теперь буду руководить".

– Турниром?

– Ну да. Как раз после истории с Симоняном. Я встал и ушел. Из фонда доплачивали к пенсии десять тысяч – сразу же прекратили. Глава этого фонда обмолвился, что меня наказывают на половину суммы. Но отобрали всё. Задаюсь вопросом – за что такое отношение к заслуженному мастера спорта, олимпийскому чемпиону?! Симоняну не понравился? Ну так это еще не аргумент.

– Никита Палыч – настолько мстительный человек?

– Я вам рассказываю то, что есть! Ничего не придумываю!

– Вы с какого года дружили?

– С 1948-го! Он и Руперто Сагасти подали заявление о переходе в "Спартак". А я домой собирался, Никита подошел, вместе двинулись к метро. Тревожился: "Алексей, подписать-то я бумагу подписал… Но буду ли играть?" А я уже знал, что Борис Чучелов возвращается в Ленинград, позиция центрфорварда освобождается. Говорю Симоняну: "Не волнуйся, будешь".

– Ну и помирились бы сейчас. В честь 70-летия дружбы.

– Пытался! В прошлом году 9 мая на Красной площади оказались в одной компании. Рядом ветераны, вдовы футболистов. Думаю про себя: я все-таки постарше. Подойду-ка к Симоняну, поздороваюсь, а там видно будет. Протягиваю руку: "Никита Палыч!"

– Он что?

– Свою не подает. Осмотрел меня с головы до ног: "А ты кто такой? Я тебя не знаю!"

– Не может быть.

– Я вам клянусь! Потом жена Бубукина прошептала: "У нас ноги подкосились, когда услышали". "Не знает" он! Вот как?! Мы идем с цветами к могиле Неизвестного солдата, такое место! Я всю войну трудился на заводе. Собирал минометы М-50, которые в 1941-м сразу отправляли в Химки, на первый край обороны. Председатель Моссовета Пронин приезжал дважды в неделю: "Вы уж, ребятки, напрягитесь… Ночь поработайте…" А Симонян в это же время в Сухуми играл в оркестре на похоронах.

– На трубе, кажется?

– Да вроде.

– Больше не пойдете мириться?

– Хватит. Уже сходил. А то, что личные моменты перенес на работу – свинство с его стороны. Все это дела семейные, понимаете? Если б я в работе допустил ошибки – пожалуйста, освобождайте. Наказывайте. А у меня ни одного замечания не было!

– Симонян был ваш самый близкий друг?

– Из живых – да. В "Спартаке"-то я дружил с Нетто и Сальниковым. С Игорем шесть лет играли в паре. Он левого полузащитника, я – правого. В 1956-м накануне Олимпиады утверждали список "33 лучших", Игорь приобнял: "Леш, какой же ты молодец в этом году. Здорово отыграл!" От Нетто услышать такое – уму непостижимо.

– Вы же были единственным футболистом, кого он пригласил на собственную свадьбу?

– Да, да! В "Праге".

– Хорошая свадьба, без драки?

– Что вы – конечно. Много актеров было из театра Вахтангова. Но меня поразило – почему футболистов больше нет? А сейчас за мной ухаживают Светлана, внучатая племянница, и Ирина, внебрачная дочка Нетто. Муж ее, Михаил, – безотказный человек. На машине возит, не считаясь с расстояниями. На футбол меня провожает.

– У молодежи вы в почете? Подходят на стадионе?

– Как любят – я поражаюсь! Столько автографов приходится давать, что рука отваливается. Целая очередь выстраивается.

ДАМА

– После смерти жены один живете?

– Да, уже полтора года. Вот здесь, на кухне, упала, сломала шейку бедра. Консьержка вызвала "скорую", сосед мой Панкратов-Черный помогал Юлию Васильевну нести…

– Какие у вас соседи.

– Еще Александр Попов, пловец, в нашем подъезде живет. А Панкратову-Черному я на Новый год подарил бутылку кремлевской водки. Он обрадовался: "Давайте разопьем!" Да нет, отвечаю, не в силах, мне почти 93.

– Так что было дальше с женой?

– Отвезли в больницу. С каждым днем хуже, хуже… За две недели угасла. В тот вечер, когда скончалась, я в коридоре сидел. Врачи предупредили: "Не надо в палату ходить" – я и не пошел. Объяснили – организм отказывался сопротивляться. Возраст, 89!

– Сколько вы вместе прожили?

– 66 лет. А знакомы со школы. У нас в Лефортове была комната в коммуналке, чуланчик, туалет на улице, воду таскали с колонки. В 1941-м переехали в центр, а Юля в том районе осталась. Контакт потеряли. Да и война – какие уж встречи… Прошли годы, "Спартак" обыграл в Москве 4:0 австрийский "Рапид". Первый матч при искусственном освещении. Я два забил. А тогда было принято перед матчем цветы футболистам дарить. Любой болельщик мог выбежать – и своему любимцу букетик вручить.

– Юлия к вам подбежала?

– Нет, тут история покруче. Стоит "Спартак" полукругом, вдруг мчится мальчонка лет семи. Сует в руки записку – и прочь. Я в гетры ее спрятал, так первый тайм и отыграл. В перерыве вспомнил, достал – пишет дама. Просит известно что…

– Нам неизвестно.

– Хочет встретиться. Номер телефона приложен. Я парень молодой, холостой. Почему нет?

– Разделяем ваши взгляды.

– После матча приезжаю домой. Звоню. Назначаю свидание в гостинице "Москва". Там на втором этаже ресторан был – шикарный! Сидим с этой дамой, неподалеку два парня и девушка. Доносится до меня, переговариваются: "Смотри, это ж Алексей!" – "Да нет, не может быть…" Наконец решились, подошли. Оказалось, ребята из Лефортова, с моего двора. Одноклассники и Юля с ними. Обменялись телефонами.

– Нас тревожит судьба дамы.

– (Смущенно.) Еще несколько раз с ней встречался. Не сразу же я женился! Жила она на Ленинградском проспекте в особнячке, который и сейчас стоит. Как выяснилось, ее супруг – директор крупнейшего завода. Замужняя дама. Просто любила футбол.

– Да вы ходок. Часто вам девицы номера телефонов передавали?

– Чтоб прямо на поле – один раз. Про остальных игроков не знаю. Вот цветы преподносили регулярно.

– Кто в том "Спартаке" был самый-самый ловелас?

– Сальников! Сергей Сергеевич – красавец! Впрочем, если верить Евтушенко – я тоже котировался…

– Кажется, матерных слов не употребляли вообще?

– Старался, во всяком случае. Сейчас еще может проскочить – а прежде даже на поле не ругался.

– Самый виртуозный матерщинник в нашем футболе?

– Тищенко. Этот мог завернуть – защитник все-таки!

– А Сальников, мы слышали, в электричках ездил зайцем. Не платил из принципа.

– Да. Нормально зарабатывал, но вот такая психология: зачем платить, когда можно даром доехать? Раньше какие билеты в метро были – помните?

– Какие?

– Не помните! Бумажные билетики, как в театр. Сбоку надпись – "контроль". Так его супруга рассказывала, как Сережа поступал. Идут вместе, он один билетик ко второму аккуратно прикладывает. Но противоположной стороной, чтоб два "контроля" не совпадали. Билетерша отрывает – а на другом краешек остается. Получается, вдвоем прошмыгнули на один билет.

– Ловко. Говорили, он сын Старостина. А Николай Петрович тоже был скуповат.

– Что сын – думаю, так и есть. Во-первых, похожи. Во-вторых, по срокам сходится. Родила мама Сергея в Краснодаре после того, как "Спартак" там гастролировал. Потом из Краснодара перебрались в Москву – она стала работать бухгалтером в клубе. Старостин ее опекал. Жила в Тарасовке рядом с базой, двухэтажный деревянный дом.

– Сальников все эти совпадения комментировал?

– Ни разу не заикнулся. Хотя мы очень близки были. На свое 50-летие пригласил домой меня да Гилю Хусаинова. Больше никого!

– Даже Нетто не позвал?

– Игоря не было. Его замечания не всем нравились.

– В 1950-м Сальников перешел из "Спартака" в московское "Динамо" – чтоб отчима выпустили из тюрьмы.

– Мы всё понимали, никто Сережу за предателя не держал. Тем более, через пару лет он с таким облегчением вернулся в "Спартак" – вы бы знали! Прислал в Тарасовку телеграмму: "Возвращаюсь. Потерял "заслуженного", приобрел вас". Его же звания лишили за этот финт. Зайти в "Динамо" – рубль, выйти – два… Но хоть квартиру там Сальников получил. В "Спартаке" было с этим значительно слабее. А динамовские футболисты жили широко.

– Видели мы хоромы Бескова на Садовой-Триумфальной.

– Вот-вот. Кто из наших мог на такие рассчитывать? А Вася Трофимов поселился на Смоленской. Но самая шикарная квартира была у Леонида Соловьева. Жил в том же доме, что и Бесков. Я как-то зашел, – оторопел! Передо мной огромный холл. В конце стоит рояль.

– Фантастика.

– Сомневаюсь, что Леня на нем играл. Но рояль был, отвечаю.

– Берию вы живьем видели?

– Нет. Зато оказался в его особняке на Садовом. Там же посольство Туниса. А я в этой стране несколько лет тренировал. Когда вернулся, приглашали выступать. Чтоб приезжало больше туристов. Я оглядывался – о Берии в тех комнатах ничего не напоминало. Африканцы, думаю, и не знали, кто до них обитал.

– Рассказывать не стали?

– Боже упаси.

– Умер Сальников нелепо.

– 9 мая играл за ветеранов в Подмосковье. Ровно за три года до этого точно так же умер Тищенко. Коля упал прямо на поле, а Сережа пришел после матча в раздевалку, сел. Майку снял, задорно говорит кому-то: "Ох! Как я тебе пасик дал, а?" – откинулся и готов. Сердце отказало.

– Ильин с Исаевым ушли друг за другом.

– Тоже сердце. Ильин дома умер, а Исаев только вышел из больницы. На третий день поехал с женой на Преображенский рынок. Там упал и скончался в одну секунду.

МУЗЕЙ

– В вашем "Спартаке" принято было в гости друг к другу ходить?

– Нет. Мы в ресторане "Аврора" обычно собирались.

– Нам казалось, "Арагви" считался "спартаковским" местом.

– Это ресторан моей молодости. Сегодня зашел да сел – а прежде очередь стояла на улице.

– Что поварам "Арагви" особенно удавалось?

– Шашлык по-карски. Лучший в Москве. Как-то с женой сунулись к директору, тот болельщик "Спартака". Руками разводит: "Алеша, места нет. Битком! Давай я вас в красный уголок посажу? Правда, там бюсты стоят, знамена…" – "Так даже лучше, под знаменами-то!" У меня в альбоме снимок остался. Был с собой фотоаппарат.

– Вот вы фотолюбитель-то.

– Еще какой! У меня был ФЭД. В 1955-м принимали на "Динамо" сборную ФРГ. Такого ажиотажа в Москве вокруг футбола я не видел ни до, ни после. Немцы – чемпионы мира, война недавно закончилась. Настраивались мы, как никогда. Люди из ЦК постоянно в команду приезжали: "Это так важно, почетно, необходимо…" Проигрывали мы 1:2, но вырвали победу – 3:2.

– Вы играли?

– Должен был – но сидел на трибуне. Надорвал заднюю поверхность бедра. Мог не говорить – и все же сказал.

– Зачем?

– А обманывать – не для меня! В чем угодно!

– Вот вы человечище.

– После матча игравшим вручили по львовскому телевизору. А кто не вышел – по фотоаппарату ФЭД. С ним отправился на Олимпиаду в Мельбурн. Журналистов там почти не было – а я снимал всё!

– Проявляли тоже сами?

– А кто ж за меня будет? Хотя большая волынка! Фотоаппарат цел, лежит где-то в чехле. Если имеет историческое значение, готов музею "Спартака" подарить.

– Широкая вы душа.

– Я уже многое туда передал. Две майки – сборной СССР и спартаковскую, в которой выигрывали Кубок и первенство 1958 года. Мяч с автографом Старостина. Олимпийскую медаль. А главное – свои игровые бутсы, в которых выступал в Мельбурне!

– Как они сохранились-то?

– А закинул сразу после Олимпиады на антресоли – там и провалялись все эти годы. Ждали, пока о них вспомнят.

– Дать сейчас сыграть в этих бутсах какому-нибудь Кокорину – с ума сойдет?

– Наверняка. Нынешние-то двести грамм весят – а те каждая по килограмму. Недавно приезжал ко мне товарищ из Луганска, создал там "музей Пеле". Многие ветераны ему что-то отдают. Я снова на антресоли полез.

– Что обнаружили?

– Самые первые свои бутсы, еще в "Строителе" получил! Раздал я по музеям все, что мог. Остальное пусть забирают после моего ухода. Четыре золотые медали чемпиона страны, например. И две фигурки за выигранные Кубки.

– Прозвища в вашем "Спартаке" были?

– Нетто – Гусь. За длинную шею, шипящий голос и странную манеру бега. Татушин, который в юности работал закройщиком в ателье, – Тейлор. Это по-английски портной. Тищенко – Хохол. А вот Симоняна всегда звали по имени. Как и Масленкина, Исаева, Ильина…

– А вас?

– Тоже – Леха или Лешка. Никогда у меня прозвища не было.

– Ловчев рассказывал: "Когда в 1969-м "Спартак" выиграл золотые медали, рванули в "Метрополь". К концу вечера жена Анзора Кавазашвили танцевала на столе и кричала: "Мы – чемпионы!" Как в ваше время праздновали?

– Со "Спартаком" становился чемпионом четыре раза. Но не было ни пышных банкетов, ни танцев на столе, никто не безобразничал. Все скромно, культурно. Не то что в 1946-м…

– А тогда что приключилось?

– Команда собралась в "Национале" по случаю победы в финале Кубка СССР. Гульнули так, что расплатиться денег не хватило. Кто-то предложил оставить в залог трофей. Наутро об этом даже не вспомнили. Все были уверены, что передали его в городской совет "Спартака". А через месяц звонок в клуб: "Это директор ресторана. Вы когда "вазу" заберете?" Скандал был грандиозный, до Романова дошло.

– Самая бойкая жена в вашем поколении?

– Зинаида, супруга Николая Дементьева. Характер железный. Николаю давно обещали квартиру в новом доме, да всё тянули. У Зины терпение лопнуло. Уложила бутсы мужа в авоську – и прямиком к председателю МГС "Спартака" Кузину. С порога: "Если жилье не дадите, мы за "Спартак" больше играть не будем!" И бутсами по столу – хрясь!

– А дальше?

– Вскоре въехали в трехкомнатную квартиру на углу Хорошевского шоссе и Беговой. Жили они на втором этаже, а на первом – гастроном. Дементьев частенько туда наведывался. Местные поддавальщики его дожидались. Интересно же пообщаться со знаменитым футболистом, ну и надеялись, что-то перепадет.

– Зина была не рада такой общительности, надо думать.

– Естественно. Ругалась страшно! А Николай дома оправдывался: "Зин, не сердись, мы ж по чуть-чуть…"

– Кто как футболист сильнее – он или легендарный Пека, старший брат?

– Николай. Техничнее, быстрее, дорожил мячом, тоньше понимал игру. Длинные передачи вообще не признавал. Всё через короткий пас, в одно касание, "стеночки", забегания. Он и прививал "Спартаку" фирменный комбинационный стиль.

– Зато Дементьеву-старшему Лев Кассиль рассказ посвятил.

– "Пекины бутсы". Еще до войны написал. Я с Петром успел пересечься на поле, когда он в ленинградском "Динамо" заканчивал. Росточка небольшого, 163 сантиметра, но вверху снимал все мячи!

– Настолько прыгучий?

– Плюс чутьишко, выбор позиции. Четко знал, когда нужно включиться в борьбу за мяч, взмывал – и опережал высоченных защитников. Это цирк какой-то!

СТАРОСТИНЫ

– В 1970-м на чемпионате мира в Мексике вы были вторым тренером сборной СССР, жили в одном номере с Андреем Старостиным…

– Андрей Петрович – деликатнейший человек. В комнате не курил. В вечерних разговорах временем моим не злоупотреблял, хотя слушать его я готов был часами. Рассказчик-то изумительный! В Мексику нам разрешили взять жен – за свой счет, разумеется. Такой возможностью воспользовался Хурцилава, еще кто-то из игроков. Качалин поехал с дочкой, а я – с супругой. Когда Юля навещала меня в гостинице, Андрей Петрович сразу удалялся под каким-нибудь предлогом. Оставлял нас вдвоем.

– Александр Вайнштейн, соавтор мемуаров Николая Старостина, сокрушался, что лагерные ужасы тот описывать отказывался: "Я пытался вывести его на эту тему – голод, страх. А Николай Петрович шел в сторону – для него главное футбол. И люди футбола. Я понял интересную вещь: был ГУЛАГ Солженицына и Шаламова. А был другой – с нормальными условиями, американским шоколадом из ленд-лиза. Даже первенство ГУЛАГа по футболу проводили! Старались спортсменов оберегать".

– От Андрея Петровича страшных историй тоже не слышал. Разве что однажды рассказал, как на Лубянке к братьям применяли пытку бессонницей. Ночью уводили на допрос, а с утра в камере откидную койку пристегивали к стене. До отбоя нельзя было лечь на пол, сесть на табуретку. Если хоть на секунду закрывал глаза, влетал надзиратель: "Не спать! В карцер захотел?!" Несколько суток в таком режиме, говорил Старостин, – и подпишешь, что угодно. А мой тесть, который, как и Андрей Петрович, сидел в Норильске, вспоминал: когда Старостин входил там на стадион, все вставали.

– В тех краях они и познакомились?

– Нет, уже в Москве. Тесть попал под репрессии в 1938-м. Он работал на авиационном заводе начальником термического цеха. Командировали в Германию, четыре месяца изучал немецкий опыт самолетостроения. Потом арестовали как японского шпиона. На допросе сказал следователю: "Да в Японии я сроду не был". Тот: "А где были?" – "В Европе…" – "Ну вот! Что такое Европа? Это сплошная Япония!"

– Сколько отсидел?

– Семнадцать лет. Когда Сталин умер, полностью реабилитировали. А с Андреем Петровичем у меня были чудесные отношения. Как-то пригласил на день рождения к себе на Беговую. Захожу – за столом Ольга Николаевна, его супруга, актриса театра "Ромэн", и четыре Старостина. Этот вечер так и остался единственным, когда увидел всех братьев разом.

– При том, что Николай Петрович вас недолюбливал.

– В 1959-м "Спартак" забуксовал. В августе на заседании центрального совета клуба объявили, что команду надо омолаживать. Первым убрали меня. За два месяца до финиша чемпионата!

– Были недобрые предчувствия?

– Нет. Играл в основе, режимил, у тренеров никаких претензий. Думаю, мог еще принести пользу "Спартаку". До конца сезона – уж точно. Вдруг после тренировки на базе поднимаются ко мне в комнату Николай Петрович и Симонян, капитан. Слышу: "Алексей, руководство приняло решение освободить тебя из команды". Поворачиваются и уходят. У меня шок.

– Можно понять.

– Обидно, что Старостин даже в спартаковской школе поработать не предложил, хотя туда после завершения карьеры всех ветеранов пристраивали. И зарплату за последний месяц без объяснения причин срезал. В бухгалтерии вместо 250 рублей на руки выдали 80. А еще отцепил от зарубежной поездки, которая была давно запланирована. Зато включил в делегацию племянника – якобы в качестве переводчика. Футболистов из других клубов – Понедельника, Численко, Войнова, Овивяна. Для усиления.

– Что за поездка-то?

– По Южной Америке, сразу после сезона. Десять матчей с клубами Бразилии, Аргентины, Уругвая, Колумбии. Это не только интересно, но и финансовое подспорье. Суточные – девять долларов в день. Не так уж мало по тем временам… В общем, уходил из "Спартака" в никуда. А у меня жена, дочка, госэкзамены в институте на носу. Много лет спустя спросил Симоняна: "Что ж ты, капитан, не вмешался, когда Старостин так поступил?"

– Что Никита Палыч?

– Приподнял бровь: "А я этого и не помню…" Позже выяснилось, почему Старостин на меня взъелся. На том самом заседании центрального совета прозвучала фраза: "Раз футболиста Парамонова из "Спартака" убираем, давайте назначим его на должность начальника команды".

– А кто был начальником?

– Сам Николай Петрович! Я-то ни сном, ни духом. А он подумал, будто за его спиной что-то замышляю. В итоге Старостин задавил всех авторитетом, себя отстоял. Я же оказался крайним. Вот почему в "Спартаке" ни дня не работал. А в федерацию футбола меня Андрей Петрович позвал, он тогда был замом Гранаткина.

МАТРЕШКА

– Сколько лет прослужили в федерации футбола?

– Пятьдесят! Без единого замечания. Знаю французский, входил в различные комитеты УЕФА.

– Нам рассказывали – вы всё слали письма Авеланжу, президенту ФИФА. Рекомендовали внести изменения в футбольные правила.

– Я?! Что вы! Никогда!

– Значит, дезинформировали нас враги.

– Было другое. Генеральный секретарь УЕФА Герхард Айгнер не любил русских. У него отец на фронте погиб. На каком-то совещании я выступил – в Советском Союзе проводят турниры по мини-футболу. Так не устроить ли чемпионат Европы? Айгнер хохотнул: "Мсье Парамонов, кто ж играет в этот мини-футбол?" А я подстраховался, накануне обзвонил всех президентов федераций. Разузнал. Отвечаю: "Пятнадцать стран!" Тот сразу: "Другое дело". Было принято решение.

– Получается, мини-футбол поднялся благодаря вам?

– Да. Хотя у меня не было полномочий. Подтолкнул один эпизод – за пару недель до этого отчаянная дама из Норвегии настаивала на том, чтоб проводить чемпионат Европы среди женщин. Народ в УЕФА смеялся: "О, бабы собираются в футбол играть! Ха-ха!" А она настолько упертая – добилась своего! Ну и я решил.

– Хороший был дядька – Авеланж?

– Ой, замечательный! До ста лет прожил. Колосков нас познакомил. Шепчу Вячеславу Ивановичу: "Могу матрешку подарить? У меня есть…" – "То, что надо! Самое время!" Вручил Авеланжу – а Колосков подсказывает: "Открой". Авеланж расцвел: "Это ж каждому моему внуку хватит!"

– С Леннартом Юханссоном, президентом УЕФА, ладили?

– Да, тоже мужик отличный. Выпить – профессор! Меня-то не касалось, в свою компанию не затягивал, а вот Колоскову приходилось отдуваться. Как-то Юханссон в Москву прилетел, в ресторанчике возле Елоховской церкви устроил прием для своих. Меня пригласил, Нетто. Уж мы Симоняна зазвали. Фотография есть – Юханссон нас с Игорем обнимает. Симонян сбоку стоит. С припеку, ё.

– За полвека в федерации хоть раз были близки к увольнению?

– Нет! Даже когда менялись начальники!

– Что ж ушли?

– Убрали Колоскова – и я покинул РФС. Из солидарности. Положил Мутко заявление на стол. Он пробежался глазами: "Алексей Александрович, может, еще поработаете?" Нет, отвечаю, все решил. "Ну, смотрите, смотрите. Я бы вас сохранил…" А нынешних руководителей РФС я не знаю, они меня, видимо, тоже. На Новый год – ни одного звонка. Нет у них ни желания, ни повода поговорить со старейшим спартаковцем и работником РФС.

– С Колосковым общаетесь?

– Перезваниваемся. Великий человек. Его знает весь мир. И он всех знает. Вот бы вернуть в наш футбол!

– Вычитали мы историю. В 1990-м тренером сборной вместо Лобановского должен был стать Евгений Кучеревский. В последний момент счетную комиссию поменяли, новую возглавили вы – и выбран был Анатолий Бышовец. Кучеревский прокомментировал емко: "Мафия бессмертна".

– Что за ерунда?! Впервые слышу про этот случай. Не могло такого быть. Кучеревский – мой друг. И с Бышовцем отношения хорошие. Он же у меня в юношеской сборной играл. Активный был мальчик. Блохин тоже впервые попал в сборную при мне. Блеснул в Швейцарии против "Беллинцоны" – все поняли, какой талант.

– Бежал кто-то быстрее Блохина в советском футболе?

– Рейнгольд – на том же уровне.

– Мелькнул у вас в юношеской сборной и Геннадий Орлов.

– Точно. В Сумах тогда жил. Крайний нападающий, скорость неплохая, но в состав не проходил. Были в атаке ребята посильнее. А Гена потом за харьковский "Авангард" играл, уж оттуда в "Зенит" забрали.

– Орлов умилялся: "С нами, 17-летними мальчишками, Парамонов был на "вы"! Интеллигентнейший человек…"

– Это семейное. И сестры, и брат, и я до последних дней были с родителями на "вы".

– Сегодня тренера с такими манерами поднимут на смех.

– А раньше и Борис Андреевич Аркадьев обращался к футболистам на "вы", и Абрам Христофорович Дангулов, с которым "Спартак" в 1950-м выиграл Кубок СССР. Тот же Дангулов на тренировке говорил: "Алексей, возьмите, пожалуйста, мяч, идите вон туда. Отрабатывайте фланговые передачи…"

– Что со скамейки во время матча кричал? "Голубчик, ускорьтесь, будьте любезны"?

– Нет, спокойно сидел. Это сейчас тренеры по бровке носятся, руками машут, на судью орут. В те годы никто себе такого не позволял. Если требовалось внести коррективы в игру, дожидались перерыва.

ГЕНСЕК

– Никогда не жалели с Юлией, что у вас только один ребенок?

– Еще как жалел! Но вот что-то не получалось…

– Чем дочка занимается?

– Лена окончила экономический факультет МГУ, в совершенстве владеет английским. Познакомилась с умным парнем из института иностранных языков. Ему предложили командировку в Штаты, а без штампа в паспорте не выпускали. Ну, взяли да расписались. Четыре года там прожили. А как вернулись в Москву – развелись. Детей не нарожали.

– Почему?

– В Америке надо было работать, а не с детьми нянчиться. Сразу бы отослали назад. А мне так внуков хотелось!

– Сейчас с дочкой как отношения?

– Никак. Двадцать лет не общаемся.

– Вот это да. Что случилось?

– А ничего. Даже не ссорились. Но общаться перестали.

– Ваша инициатива?

– Ее. Я звонил, пытался наладить… Бесполезно. Не идет на контакт. Бросает трубку, и все. Однажды приехал к ней, когда она с двумя своими далматинцами гуляла. Говорит мне словно чужому: "Отойдите, не мешайте". Отцу такое сказать, представляете? На днях знакомые заехали проведать – дверь не открыла. Только собаки лают где-то в глубине квартиры. Когда мама ее умерла, позвонили, сообщили – ответила: "Хорошо". Повесила трубку. На похороны не явилась.

– А вы ждали?

– Конечно! Я все время жду! Может, что-то прояснится в голове. Я не понимаю, что произошло. Никто не знает! Мои родственники приезжали в ее день рождения, хотели поздравить. Не открыла дверь! Положили букет на коврик у двери и ушли. Были школьные друзья – даже с ними порвала. Володя Гомельский, сын Александра Яковлевича, ее старый приятель по школе №7. Узнал про такую ситуацию, говорит: "Я позвоню Лене". Потом передает: "Нет, не желает общаться".

– Может, в секту затянули?

– Вот этого мы и боимся. Соседка ее сказала – за много лет ни один мужчина на пороге этой квартиры не появился. Лишь какие-то дамы снуют.

– Как вы Новый год встречали?

– Да вот за этим столом.

– В одиночестве?

– Да. Посадил на стул плюшевую собаку. Поставил тарелочку, фужер, портрет жены. Налил шампанского для нее. Чокнулся, выпил. Так и прошел Новый год.

– Вы дружили с Евгением Моргуновым. В артистическом мире про него говорят: "Хамоватый, любил злые розыгрыши".

– Случалось за ним… Одна из самых безобидных шуток – выходя из ресторана протянуть швейцару кусок сахара: "Это тебе на чай". Но ко мне Женька относился уважительно, никаких шпилек. Приходил на футбол, в Тарасовку на матчи нашего дубля ездил, хотя болел за ЦСКА. Как-то в поезде встретились. Мы со "Спартаком в Ленинград на игру с "Зенитом", а он в гости к Соловьеву-Седому, композитору. Билета у Моргунова не было.

– Почему?

– То ли не достал, то ли сэкономил. Женька был скуповат. В молодости всегда бесплатно катался в трамвае, выдавая себя за контролера. На стадион тоже ухитрялся проникать без билета. Так вот, до Ленинграда он доехал в нашем купе. На третьей полке. Когда прощались, уточнил: "Леш, вы где жить будете?" – "В "Европейской". На следующее утро стук в дверь.

– Моргунов?

– Да. "Можно у тебя отоспаться? Всю ночь с композитором гудели…" – "Ради бога". Завалился на кровать и засопел. А я с Юлей отправился бродить по городу. В ту поездку мы с разрешения руководства жен взяли.

– Правда, что в театре Вахтангова вы смотрели спектакли из директорской ложи?

– Я дружил с Симоновыми, Рубеном Николаевичем и Женей. Часто приглашали. Если ложа занята, сажали в восьмой ряд партера – там обычно оставляют пару мест для своих. В театре Вахтангова мы с Юлей несколько раз Новый год встречали. Сидел за одним столом с Аджубеем, главным редактором "Известий" и его женой Радой, дочкой Хрущева. Однажды вообще невероятная история приключилась.

– Расскажите.

– Звонит администратор театра: "Евгений Рубенович оставил вам два билета. В антракте просил зайти". Заходим, Женя беседует с каким-то седым человеком. Тот с супругой, "Нарзан" пьют. Фамилию я не расслышал. Поговорили на общие темы – и обратно в зал. После спектакля снова столкнулись.

– Где?

– В гардеробе. Для почетных гостей в театре Вахтангова есть отдельная комната. Женя вызвался нас проводить и по ошибке протянул шубу Юли жене седого. Я рассмеялся: "Нет-нет, это наша". Попрощались, они сели в огромный автомобиль и уехали. Я заинтересовался – что за птица? Набираю с утра Симонову: "Кто вчера был-то – артист? Режиссер? Лицо знакомое…" На том конце провода пауза. Потом слышу: "Это же Черненко!"

– Генсек?

– Да!

– Как его можно не узнать?!

– Он же не был публичной фигурой, по телевизору редко показывали. В последние годы болел, генсеком пробыл недолго. Но в театре вид у него был вполне нормальный… А главное, никакой охраны! По крайней мере я никого, кроме водителя, не заметил.

ГЛАЗ

– Вы полмира объездили. Самый тяжелый полет?

– 1956-й, Олимпийские игры. Добирались с пересадками, в общей сложности часов двадцать. По пути из Сингапура в Дарвин попали в грозу. Темень, молнии сверкают, все дрожат. А я сидел рядом с Озеровым. В какой-то момент самолет так подбросило, что мы головами о багажную полку ударились. Ох, страху натерпелись!

– Когда в Тунисе тренировали, ЧП были?

– Жена дома принимала ванну. Внезапно вода закончилась, а газ из колонки продолжал идти. Меня насторожило, что Юли долго нет. Заглянул – а она уже без сознания. Еще бы минут пять, и не откачали. На следующий день президент клуба распорядился заменить газовую колонку. Оказалось, перед нашим приездом так угорела женщина-врач, которую из Союза направили в Тунис на работу.

– Кошмар.

– А я в пятом классе чудом уцелел. Пистончиками набил дуло пистолета, начал молоточком утрамбовывать. Не задумываясь о последствиях.

– И что?

– Рвануло. В сантиметрах от лица. А средний и безымянный палец на левой руке искорежило так, что собирались ампутировать. Хорошо, папа убедил доктора в Боткинской: "Зачем пацана инвалидом делать? Может, прирастет. Давайте подождем". Тот ответил: "Ну, давайте…" Действительно, приросло! Пальцы не сгибались, потеряли чувствительность, но постепенно разработал. Вон, глядите, даже шрама не осталось.

– Были у вас и за рулем приключения.

– По дороге на дачу не вписался в поворот – и в кювет, несколько раз перевернулись. Я не пострадал, у собачки, которая вылетела через лобовое стекло, ни царапины. А у жены – рассечение, пятнадцать швов наложили. "Волгу" измял прилично. Спасибо друзьям-торпедовцам, договорились по своим каналам с директором горьковского автозавода насчет ремонта. Пригнал туда "Волгу", поменяли всё-всё-всё. Кузов, мотор, колеса… Отдали новую машину со старыми номерами! Отъездил еще много лет, пока зрение позволяло. А теперь с глазами беда. Левый не видит, правый – процентов на сорок.

– Операция не помогла?

– Только хуже стало. У меня глаукома. Знакомые свели с академиком Федоровым, тот принял по высшему разряду. Отдельная палата, все условия. Но с хирургом не повезло. Эта женщина вела себя странно. Прямо во время операции болтала с коллегой, отвлекалась. Задела зрительный нерв. Глаз потух.

– Реакция Федорова?

– Понятия не имею. Наутро обследование. Уже у другого врача. Спрашиваю: "Где та, что оперировала?" – "В отпуске…" Ну и что делать? Не судиться же. Выписали – поехал домой. Федорову звонить не стал. А вскоре он погиб.

– Мы тоже хотим жить до 93. Раскройте же секрет

– Я не курил. Выпивал в меру. Никому не завидовал. Что важно, многих ревность к чужому успеху разъедает изнутри. Впрочем, у меня никогда не было цели дожить до такого возраста, специально ничего для этого не делал. Живешь себе да живешь. И вдруг понимаешь, что через месяц тебе 93. В голове не укладывается, честное слово!

– Жить так долго – это счастье?

– Жить – вообще великое счастье! А уж сколько, одному Богу известно.

– В Бога верите?

– Да, конечно. В соседней комнате иконы стоят. Одну из них мне подарил Федя Черенков. Потом покажу.

– Когда пришли к вере?

– А я всегда верил. Родился в Боровске, неподалеку от Свято-Пафнутьева монастыря, где крестили и меня, и брата, и сестер. Кстати, я почетный гражданин этого города, уже девять лет провожу там детский турнир своего имени. Сам покупаю призы победителям и лучшим игрокам.

– Как здорово.

– А возвращаясь к вере… При советской власти воспитывали так, что кругом были воинствующие атеисты. Но отец – человек набожный, когда-то мальчишкой прислуживал в церкви. В 1927 году вся семья на телеге перебралась в Москву. Я помню дома иконостас в уголке, по праздникам зажигали лампадку. Брат мой даже венчался. Тайно! В храме около стадиона "Сталинец" – теперь на его месте "РЖД арена".

– А вы венчались?

– Нет. Я-то женился гораздо позже, в 1950-м. Тогда церковные обряды уже совсем не приветствовались.

– Ясно. Вы про подарок Черенкова упомянули…

– Какое-то время он жил на соседней улице. В "Спартаке" для него приготовили сувениры, попросили передать. Договорились о встрече. Вручил сверток Федору, а он мне – икону Божьей матери.

– Черенков – удивительный.

– Ой, не то слово! Футболистов с таким характером не бывает. Настолько мягкий, дружелюбный, интеллигентный мальчик. А игрок какой! В "Спартаке" для меня он номер один.

– В нынешнем составе у вас любимец есть?

– Пожалуй, Глушаков. Симпатичный парень. Трудяга, всегда бьется до конца. Настоящий капитан. А в жизни – культурный, с юмором. Когда команду награждали золотыми медалями, меня тоже пригласили. Так после церемонии Денис подошел: "Алексей Александрович, можно с вами сфотографироваться?" Я был поражен.

– Как вам "Спартак" в этом сезоне?

– Иностранцев многовато. Футбол – игра коллективная. А этим ребятам по барабану – что "Спартак", что "Ганновер". Главное, чтоб деньги платили. И все-таки надеюсь, 4 марта дадут бой "Локомотиву". Многие уже поспешили записать его в чемпионы. А я уверен – в золотой гонке для нас ничего не потеряно. То же самое говорил, когда шли на восьмом месте.

– Откуда оптимизм, Алексей Александрович?

– Надо знать "Спартак". Эта команда способна на любые чудеса. Так было во все времена. Вспоминаю 50-е, четыре игры подряд проводили на юге. В Баку, Ереване и два в Тбилиси – против "Динамо" и "Спартака", за который Жмельков играл. А готовились в Сочи, в санатории сельского хозяйства. Сбор завершается, утром выдвигаемся в аэропорт. Сидим в автобусе, Олег Тимаков в бок толкает: "Леха, катастрофа!" – "Что?" – "А ты в окно посмотри. Баба с пустым ведром!" – "Да ладно…" – "Ты не понимаешь, это не к добру. Не будет в поездки удачи, точно тебе говорю". Так что вы думаете? Четыре баранки! Все – с разницей в один мяч! Но вернулись в Москву, взяли себя в руки и все равно стали чемпионами.

– Самый счастливый день за последнее время?

– Ребятки, каждое утро я просыпаюсь и спешу к окну. Смотрю во-о-н на тот дом, напротив.

– Дом стоит, свет горит? Из окна видна даль?

– Я по этому дому качество зрения оцениваю. Иногда такая пелена, что по квартире передвигаться страшно. На ощупь! Но если дом вижу четко, настроение сразу вверх. В такие минуты понимаешь – вот оно, счастье. В ваши-то годы радости совсем другие…