«После вылета из высшей лиги год не выходил на улицу». Памяти Анатолия Крутикова

На 87-м году ушел из жизни известный футболист и тренер, заслуженный мастер спорта Анатолий Крутиков.

Большую часть карьеры защитник провел в «Спартаке», в составе которого стал чемпионом СССР и обладателем Кубка Союза. В 1960 году вместе со сборной Советского Союза Крутиков выиграл Кубок Европы.

Приводим посвященный Анатолию Федоровичу отрывок из книги «Спартаковские исповеди», которую в 2011 году опубликовал обозреватель «СЭ» Игорь Рабинер.

Не поговорить с Крутиковым для такой книги я права не имел. Знаменитый спартаковский защитник, игрок сборной СССР, выигравшей в 60-м году первый в истории чемпионат (тогда — Кубок) Европы, стал тем самым тренером, с которым «Спартак» единственный раз в истории вылетел из высшей лиги. На одной чаше весов — громадный успех, на другой — беспрецедентный провал. Как это могло произойти, чувствует ли человек себя виноватым, и если да, то в чем? Вопросов было — миллион.

Проблема была в том, что Анатолий Федорович — человек довольно замкнутый, интервью давать не любитель. Плюс к тому у него множество болезней. В первый момент к идее разговора он отнесся с интересом, но потом захворал. Причем боли были такими сильными, что ни о какой беседе и речи быть не могло. Он и ходить-то толком не мог...

Я готов был ждать столько, сколько требуется. Периодически звонил его жене Людмиле Николаевне — и однажды услышал: «Сегодня были у врача. После укола и боли у Анатолия Федоровича отступили, и настроение поднялось. Приезжайте!» Вскоре я был у него на Семеновской.

Это было одно из самых необычных интервью в моей жизни. Потому что прошли оно в форме диалога родных людей — мужа и жены. Людмила Николаевна дополняла рассказ Анатолия Федоровича, порой высказывала свою версию, Крутиков начинал с ней спорить... И все это было искреннее и настоящее.

Подумать только: жена говорит о том, что Николая Старостина от команды отодвинули профсоюзы, а муж возражает — нет, мол, Люся, это была моя собственная инициатива. Хотя уж что было бы легче, чем после провального результата списать одно из самых спорных своих решений на безымянных профсоюзных деятелей. Кто бы проверил?

Видно, что Крутиков своих убеждений придерживается до конца и не хочет прятаться ни за чьи спины. За одно это он заслуживает уважения. А начал я беседу с вопроса: «У вас в жизни были высшая и низшая точка — победа в Кубке Европы и вылет в первую лигу. Если бы вам предложили, чтобы в вашей жизни не было ни того, ни другого — согласились бы?»

Анатолий Федорович (далее — А. Ф.): — Нет. Все это — часть моей жизни. Кто живет без ошибок? Правда, бывают ошибки, зависящие от тебя, а случается, что кто-то помогает ошибиться. Со мной, считаю, произошло последнее, но говорить об этом не хочу...

Людмила Николаевна (далее — Л. Н.): — А если говорить о финале Кубка Европы против югославов, то его Толя помнит смутно — все-таки полвека назад это было. Недавно, говорят, по телевизору его показывали (по «НТВ-плюс» матч был показан впервые в истории нашего телевидения: даже в прямом эфире был только радиорепортаж. — Прим. И. Р.). Но никто нам об этом не сообщил. Или мы на даче были?

Правда, даже если бы и сообщили, что толку — спутниковой «тарелки» у нас нет. А ведь Толя очень хотел бы тот матч увидеть. Помнишь, ты вспоминал, как еще до Вити Понедельника мог забить золотой гол в дополнительное время? Давай, напрягись!

А. Ф.: Да, еще писали, что я ударил в «девятку», а вратарь блестяще сыграл и взял мяч. Но я сейчас и половины тех событий не помню. Празднеств особых не было. Сейчас было бы столько шума, а тогда все восприняли как должное. А заплатили за золото, кажется, по сто долларов.

Иногда вот с женой просматриваем энциклопедию «Спартака». Прочитаем о каком-то матче — и что-то вспоминается. Скажем, что спартаковцев в том финале Кубка Европы всего двое было — Нетто да я.

Л. Н.: — А Масленкина разве не было?

А. Ф.: — Нет, Люся, не было.

Л. Н.: — Часто садимся вечерами — и говорим о футболе, которому отдана вся наша жизнь. Мы ведь с Анатолием Федоровичем 55 лет женаты. А знакомы вообще с детства — в одном месте жили. Еще когда он за «Химик», заводскую команду дорогомиловского химкомбината, в начале 50-х играл, я через Москву-реку бегала смотреть!

Как-то вспоминали «Спартак» конца 50-х, в который Толя пришел. Они года с 55-го одним и тем же составом играли. И, когда муж оказался в команде, были все друг другу как родные. У них даже споров уже никаких не было! Если Нетто что-то сказал — возразить никто не мог.

А. Ф.: — Это считалось как должное — такой был у Нетто авторитет. Правда, когда я получал мяч от вратаря и делал длинные переводы на Татушина или Исаева, он говорил мне: «Куда отдаешь? Они играть не умеют!» Я ушам не верил: ведь эти люди — олимпийские чемпионы!

На меня Нетто с определенного момента не кричал. Когда однажды перевел мяч Татушину, он что-то грубоватое сказал, поскольку по привычке времен ЦСКА я использовал длинные передачи, а капитан «Спартака» признавал только короткий пас. Но я достаточно быстро перестроился.

А тогда ответил Нетто: «Я же тебе часто отдаю мячи. А если будешь так на меня шуметь — больше не отдам». С этого момента — как отрезало. Больше всего Нетто боялись двое — Ильин и потом Хусаинов, они ему вообще не отвечали. А может, просто молчаливыми по характеру были. Я же совсем другой был. Меня боялись все, даже жена.

Л. Н.: — Сосед по даче боялся к нам приходить, потому что ему сказали, что Толя не выпивает, и вообще он сердитый и может послать куда подальше. Даже в деревне, где нравы простые, его считали суровым. Но все дело в том, что он моментально ложь чувствует, даже мелкую. Я за всю жизнь ни разу не смогла его обмануть. Поэтому, наверное, его и боялись.

А. Ф.: — Есть у меня на это дело чутье. Считаю себя справедливым. Никогда плохого не скажу о человеке зазря. Но если чувствую, что должен сказать правду — скрывать не буду. Зачем себя и других обманывать? И в «Спартаке», кстати, ребята это оценили. Я не принадлежал к их поколению, они были старше, но приняли меня по-дружески, не отчужденно. Сразу же стал членом команды.

Дружным тот «Спартак» был просто удивительно! И даже до сих пор Исаев и Ильин всегда сидят на каких-то событиях рядом, идут вместе. Обязательно встречаются в метро — один другого ждет. Симоняна на машине отвезут и привезут, а мы-то все идем в метро, хромаем...

Хотя было у меня одно опасение, как меня в «Спартаке» примут. Играя в ЦСКА против Бориса Татушина, я однажды не сдержался и дал ему за его хитрости на поле пинка под зад. И сам ушел с поля, не дожидаясь удаления. Дисквалификация, думал, будет серьезная — спартаковцы-то перед тем как раз стали олимпийскими чемпионами. То есть Татушин — звезда, а я — мартышка.

Одним из тренеров у нас был Всеволод Бобров. И вот он приходит на тренировку и говорит: «Ну ты, лохматый, оправдали тебя!» Меня все Лохматым звали, потому что у меня были густые волосы. Ни одной игры не дали! И это было справедливо, поскольку маленький Татушин подставлялся под меня, крупного. Чем и разозлил.

Но когда я пришел в «Спартак», Татушин как раз из него ушел — в Кишинев. Когда мы играли там, он улучил момент и сказал: «Пожалуйста, не подключайся!» Он уже не мог тогда за мной гоняться.

Л. Н.: — Друг в «Спартаке» всегда один был — Гиля Хусаинов. Толя ведь в команде особо не общался, всегда в семье был. И так везде — никаких знакомств полезных не заводил. Сейчас думаю: надо бы по медицинским делам к кому-нибудь обратиться, а не к кому. Потому что мы всегда вели замкнутый образ жизни.

Утром он уезжал на тренировку, а я делала что-то по хозяйству. К обеду возвращался — а он любил, чтобы все было горячим. И в Тарасовке повара были в курсе, что ему теплое нельзя давать, а только прямо с огня. Меня тоже выдрессировал, причем ни минуты не любил ждать. Чувствую, вот-вот должен подъехать, подхожу на кухне к окну и смотрю на дорогу. Только выходит из-за угла дома — зажигаю газ. Он ест, ложится на софу, кладет подушки под ноги — и до отъезда на следующую тренировку. Мы с дочкой ему даже оценки за игры ставили. В шутку, конечно — как он мог всерьез относиться к нашим оценкам?

А. Ф.: — Да, время я дома проводил. А летом — в деревне, куда семья переезжала. Заканчивалась игра, я садился на «Москвич» и дул в деревню — к детям, жене, бабкам... Бывало, попросишь у Симоняна или Гуляева пару деньков, чтобы отдохнуть — и опять за работу. О том, чтобы друзей влиятельных находить, никогда не думал. Может, не прав был?

А с Гилей мы всегда дружили. Потом я и в Нальчик его пригласил тренером, и в «Спартак». И когда стал директором детской спортивной школы в Подмосковье — тоже. Он и капитаном «Спартака» стал после меня. Команда меня выбрала, но когда я надевал эту повязку, становился скован в игре. Пришел к Симоняну и сказал: все, больше я не капитан. Тот просил не волноваться, но я знал, что это бесполезно.

А Гиле, этому татарчонку, понравилось! Он был очень добрый, но у всех этих коротышек всегда слабость такая: они хотят больше и больше. Не знаю, как у него командовать получалось, но его все очень уважали. Не было такого человека, который бы к нему плохо относился. Если к нему за чем-то обращались — никому не отказывал. Столько помогал всем — достать что-то, привезти...

И музыку очень любил. У него куча пластинок была, и в поездки он всегда брал маленький магнитофон. Мы с ним на выездах вдвоем постоянно время проводили — так он то и дело звал какую-то новую музыку послушать. А мне медведь на ухо наступил. Он обожал джаз и блюз, часами мог их слушать. И даже собачку свою назвал Джазиком. Как его жаль, Гилю покойного...

***

Л. Н.: — Толя, хоть и чемпион Европы, за сборную всего девять матчей сыграл. Когда он уже за ветеранов бегал, Гавриил Качалин его увидел и сказал: «Толя, ты явно недоиграл свое!» Он ответил: «Так вы же и не дали!» Не взял его в сборную на чемпионат Европы в 64-м, когда муж был в самом соку. Наверное, все из-за характера Анатолия Федоровича.

А. Ф.: — Я за свою откровенность в ЦСКА еще пострадал. Из нападения, где начинал, тренер Пинаичев перевел меня в защиту, и я там уже привык играть. Когда вместо него вернулся Аркадьев, в ЦСКА с нападающими была проблема. А быстрее меня в команде никто не бегал. Мы поехали на матч в Австрию, Аркадьев поставил меня слева в атаке и я, хоть и не забил, сыграл хорошо. Газеты назвали меня «метеором». Я по-немецки не читал, но тренер показал мне эту газету. И сказал, что теперь буду играть левым крайним.

Я ответил: «Борис Андреевич, буду играть только левого защитника». А поскольку к тому моменту уже был офицером, со мной церемониться не стали и отправили во Львов, в команду Дома офицеров. Тренером был знаменитый вратарь Владимир Никаноров, с которым мы были знакомы по ЦСКА, где он в дубле заканчивал, а я — начинал.

Он увидел меня: «Толя, ты что здесь делаешь?» Я объяснил ситуацию. Спрашивает: «И чего ты хочешь?» — «Меня приглашают «Торпедо» и «Спартак». В Москве и отец с матерью, и жена с дочерью. Зачем мне их всех сюда тащить?» Тогда Никаноров пошел к начальнику округа генералу Бабаджаняну, и тот отправил меня в Москву. А Старостин потом вопрос с переходом решил. Но если бы не Никаноров, может, так бы никуда из армейской системы и не ушел.

Через год, когда уже играл за «Спартак», а Аркадьев был тренером олимпийской сборной, он меня туда взял. Причем из ЦСКА там не было ни одного игрока. Я это к тому, что даже великие тренеры могут ошибаться.

Л. Н.: — Толю за его стиль игры — с постоянными подключениями к атакам — все тренеры старшего поколения ругали и называли авантюристом. И Аркадьев, и Качалин считали, что он самовольничает. А он всегда назад успевал вернуться — так бегал!

А. Ф.: — Методик-то зарубежных наши тренеры тогда не знали — не то что сейчас! Гуляев в «Спартаке» не ругал и не хвалил, а просто за мной наблюдал. И когда ему говорили: «Ты что в команду афериста взял?» — молчал. А на следующий год я забил пять или шесть мячей. Когда уже при Симоняне Юра Севидов у нас был лучшим бомбардиром, он всегда говорил: «Если бы не Толя, разве я бы столько забил?» Я Юре на дальнюю штангу передачи как на блюдечке отдавал!

Л. Н.: — Когда он шел в атаку, стадион просто ревел! Каждый раз болельщики чего-то ждали.

А. Ф.: — А когда я закончил, Женя Ловчев на моем месте продолжил так же играть. Но тут еще важно, что Симонян такие подключения поощрял. Кстати, ни у одного из спартаковцев нескольких поколений тренером не получилось стать, кроме него. Хотя пробовали все.

Он был моложе тренеров предыдущего поколения, не был зашорен на старых схемах и понимал, что если у игрока есть запас энергии, то нужно ему дать ее выплеснуть.

Л. Н.: — А энергии у Толи тогда много было! Он ведь очень спортивным парнем рос. После войны все занимались спортом, а жили мы на Ленинских горах, то есть зимой на лыжах гоняли все время.

А. Ф.: — А еще я бокс любил. Даже сейчас, если показывают Кличко или еще кого-то, меня от телевизора оторвать невозможно. Футбол, кстати, в детстве нравился меньше, чем лыжи и бокс. Симпатично было «Торпедо» — но не сказать, что я сходил от него с ума.

А заниматься футболом стал случайно. Напротив Ленинских гор был стадион «Химик», и я как-то пришел туда с товарищем. И у них в команде не хватило игрока. Поставили с левого края — и я два гола забил. После этого уже не отпустили. Играл за юношескую, молодежную команду химкомбината, а потом взрослую в класс «Б» взяли. Там меня ЦСКА и присмотрел.

***

А. Ф.: — Почему пошел в «Спартак», а не в «Торпедо», хотя в детстве болел за торпедовцев? Игра спартаковская больше нравилась. Условий-то особых «Спартак» не предлагал — зарплата была 1200 рублей дореформенными. А вот к «Динамо» всегда негативно относился.

«Спартак» просто мне быстрее сделал предложение. Я уже дал добро, и слово свое взять назад не мог. В «Торпедо» тогда был знаменитый тренер Виктор Маслов, но он немного опоздал. И еще кое-что повлияло на мой выбор — в «Торпедо» обстановка была страшная. В том смысле, что Эдик Стрельцов и компания были любителями поддать, а я — ни-ни. В «Спартаке» же народ собрался солидный — Симонян, Сальников... Если честно, большей частью даже из-за этого решил пойти в «Спартак», побоявшись, что в «Торпедо» собьют с пути истинного. Хотя в ЦСКА же не сбили! А там — пили. Ох как пили! Но те же Демин, Бобров выходили и забивали. Закон был такой: если пьешь, то иди и играй как следует.

Л. Н.: — Когда Толя в ЦСКА пришел, послевоенное поколение игроков любило это дело. Однажды после сезона пришли под градусом к нам домой. Открываю дверь, и целая гвардия вваливается: Демин, полузащитник Саша Петров, которого Толя очень любил... А у нас только дочь родилась, ей три месяца, я вся в заботах — жили-то мы в одной комнате. Вошли — и тут же стали смеяться надо мной, поскольку у меня на ногах были Толины кеды (а у него самого — тапочки). Саша заявил: «Ну понятно, почему нам тренироваться не в чем!» Но я не злилась — все это по-доброму было. Раньше народ вообще более доброжелательный был.

А. Ф.: — Может, они и сейчас такие же — ты же не знаешь!

Но вернусь к тому, как в «Спартак» перешел. Приехал из ссылки во Львов и пришел на матч спартаковцев в последнем туре. Старостин меня заметил: «Ну-ка иди сюда, красавчик!» Договорились встретиться завтра, и я пришел в церковь на Бауманской, где тогда клуб находился. И вопрос был решен.

Так «Спартак» стал моей родной командой, которой и по сей день остается. Я — спартаковец, и все мои любимые футболисты — спартаковцы. (Достает фотографию Федора Черенкова) Вот, смотрите! Я всегда его любил не только за игру, но и за то, что у него проблемы со здоровьем были — сколько человеку преодолеть пришлось! И он меня любит. Когда встречаемся, Черенков всегда ко мне подходит.

К ЦСКА я равнодушен, даже к «Локомотиву» теплее отношусь — один из внуков за него болеет, хоть спортивными танцами в «Спартаке» занимается. Известный журналист и спартаковец Борис Духон меня этим при встречах попрекает. А внук к «Локомотиву» переметнулся после того, как его любимец Сычев туда перешел.

Л. Н.: — В прежние времена вся интеллигенция за «Спартак» болела, артисты всегда в раздевалку приходили. А писатель Юрий Трифонов даже домой к нам приезжал! Мы тогда жили на Соколе, в пятиэтажном «спартаковском» доме. Жаль, не додумались взять автограф у него.

А. Ф.: — И я у него дома был. Драматурга Арбузова тоже знал. Они на каждый матч «Спартака» приходили. Умные люди, конечно. Но меня эти знакомства не так чтобы очень вдохновляли, хвалебные речи даже знаменитых писателей мне не были особо нужны. Я и сам себе цену знал.

***

А. Ф.: — Артисты в основном с Андреем Петровичем Старостиным дружили. Он и выглядел не как футболист, а как этакий барин. Они с Николаем Петровичем сильно отличались: Андрей был открытым, а Николай — хитрющим. Оба, правда, называли меня на свой манер — Анатоль. Это была старостинская порода.

Л. Н.: — А с Николаем Петровичем у них с самого начала стало не складываться. Я на стадионе всегда сидела среди массы народа, слушала очень много разного, в том числе и про наши с Толей отношения, и еле сдерживалась. Говорили, что он грубый, дома пьет, жену бьет — чего только ни мололи!

То, что пьет, было не без подачи Старостина. Когда нам ЦСКА дал комнату на Зубовском бульваре, нашими соседями по коммуналке были племянники Семена Буденного. И у Люси, племянницы маршала, муж Женя работал в каком-то НИИ. Там состоялась встреча со Старостиным. Это было в 59-м, когда Толя только пришел в «Спартак», и команда играла плохо. Николая Петровича спрашивали — почему?. Он сказал: взяли вот Крутикова, а он... И щелкнул пальцем по горлу. Женя не выдержал, встал и говорит: «Я его сосед, живу с ним в одной квартире — он вообще не пьет!»

Мне кажется, у них оттого не очень хорошие отношения сложились, что у Анатолия Федоровича характер прямой, твердый, а Старостин таких людей не любил. Кто его боготворил, в рот ему смотрел — тех и он обожал, а Толя не из таких.

А. Ф.: — Николай Петрович, конечно, настоящий спартаковец и многое сделал для команды. Песни о нем сегодня поют во многом справедливо. Но душа его мне не нравилась. Какая-то в ней была подлянка. Я сразу чувствую это. Мне достаточно посмотреть на человека, чтобы понять, одно у него дно или два.

Однажды поехали на сборы в Болгарию. А вернувшись, через день должны были играть в Алма-Ате. Перелет далековатый получался. И Старостин, наверное, не только ко мне, но и ко всем игрокам обращался. Спросил: «Анатоль, как мы должны — сразу в Алма-Ату полететь или сначала домой заехать?» — «Николай Петрович, мы же целый месяц дома не были!»

Он объясняет: «Боюсь, что они дома нажрутся». — «Молодежь, может, и да, но мы-то, играющие, не будем!» Старостин прислушался. Потом приезжаем в Алма-Ату. И рано утром в день игры ко мне подходит кто-то из работников команды: «Пошли на зарядку».

Отвечаю, что спать хочу — разница же во времени! Прогнал его. Тот доложил, что Крутиков отказался идти на зарядку. А я ее вообще никогда не делал. Уж насколько требовательным в ЦСКА был Бобров — и тот спокойно к этому относился. И он, и другие тренеры видели, какой огромный объем работы я в игре выполняю. Зачем мне еще и на зарядку силы расходовать?

На установке — Гуляев и Старостин. Николай Петрович говорит: «У нас есть люди, которые вообще к матчу не готовятся» — и на меня указывает. Намек был понятен. И это он мне сказал — человеку, об отношении которого к делу все знали! Вскипаю: «Вы мне говорите о том, что я режим нарушаю?! Николай Петрович, вы на кого поперли!» При всех сказал, потому что он был не прав. От продолжения истории меня спасло то, что в той игре я гол забил. Но он запомнил.

Хотя в книге «Звезды большого футбола» написал обо мне здорово (достает старую книгу с полки). Видите, автограф оставил: «Дорогому однополчанину Анатолию Федоровичу Крутикову с особым чувством. Николай Старостин. 12.02.1968 г. Москва».

Л. Н.: — Старостин очень нравился женам футболистов. Если бы не его особые отношения с Толиком, и не сталкиваться с ним по каким-то делам, то внешне — чудесный! Женщины на него просто гроздьями вешались! Обходительный, вежливый — по сравнению-то с нашими бедолагами. Кто их воспитывал, послевоенное поколение? А у Старостина еще дореволюционное воспитание.

А. Ф.: — Он же прошел такую жизнь! И успехи, и контакты с большими людьми, и тюрьму — что, кстати, чувствовалось. Знал, как ко всем подход найти. И к женщинам тоже.

Л. Н.: — Связей у него было — море. Он в Моссовет приходил как в дом родной. Что хотел — то для него и делали. Вроде начальники — но не он их боялся, а они его. Когда Толя играл, Старостин уже немолод был и все на бумажку всегда записывал. Так муж стал все время говорить: «Записывай все, как Старостин!»

***

А. Ф.: — Место в основном составе «Спартака» я завоевал легко. У Огонькова болезнь была какая-то, и он, знаменитый защитник, не был реальным конкурентом. Почему в 58-м году «Спартак» стал чемпионом, а на следующий год шестое место занял? Потому что за четыре-пять лет, проведенных одним и тем же составом, команда все, что могла, отдала. Настало время для смены поколений, и поэтому я быстро стал основным игроком.

Читал о себе, что в молодости играл грубо. Не помню такого. Почему тогда у меня столько травм, а я ни одной серьезной не нанес? Я не Рогов, который при мне Сальникова сломал, когда тот его, низкорослого, «шибздиком» назвал. Смотрите (начинает показывать искалеченные ноги): здесь шипом стопу прокололи, что аж кость выскочила; отсюда во время матча с «Торпедо» фонтан крови бил; тут вот теперь вена вырвана... Суставы все разбиты, межпозвоночную грыжу удалили. Головами с одним венгром стукнулись — и потом с сосудами началось. Все болит!

Л. Н.: — Сейчас футболисты Бог знает сколько восстанавливаются, а у Анатолия столько травм было, но ни разу не случалось, чтобы он долго не играл. Из-за этой спешки он и играть закончил. Ему ахилл порвали, он вроде восстановился, но хирург просил не спешить. А ему, хоть лет уже и много было, играть хотелось. И он поехал на весенние сборы «Спартака» в 69-м году. Там ему еще раз во время игры в баскетбол порвали тот же ахилл. И с большим футболом он закончил.

А. Ф.: — Хотя мог вернуться. Когда второй раз выздоровел и стал играть за ветеранов, меня увидел Лобановский. Он тогда заканчивал карьеру в «Шахтере» и был почти как тренер. У нас были хорошие отношения, и ему так понравилась моя форма, что, несмотря на 35-летний возраст, он сказал: «Толя, приходи ко мне! Долечим, все сделаем — еще поиграешь». Но уже неохота было. Как вспомнил все эти сборы, режимы — пропади они пропадом. Не пошел.

Чтобы я кого-нибудь ударил умышленно — в жизни такого не было. Мы с крайними нападающими годами соперничали и с уважением друг к другу относились. С Метревели или Численко всегда интересно было в скорости посоревноваться. Мы знали, что все будет честно. Если меня обыграли, и соперник убегал к воротам — ни за что его сзади по ногам не ударил бы или за футболку не схватил бы! Тогда это считалось в высшей степени неприличным.

Л. Н.: — Сейчас в ЦСКА играют братья Березуцкие, так Толя их бандитами считает. Потому что, если их обыграли, они обязательно нарушат правила.

А. Ф.: — Обидно ли, что за 10 лет в «Спартаке» всего лишь одну золотую медаль завоевал? Да я не думаю об этом. У меня к славе любви нет — я деревенский мужик. И сам, и «Спартак» при мне, думаю, выжали все, что могли, до конца. Золото, два Кубка СССР, два серебра, две бронзы. В то время как раз Киев вовсю заиграл.

(Подходят к вымпелу, на который прикреплены все медали).

Л. Н.: — Этот вымпел — память не столько об успехах Толи, сколько о старшей дочери, которой больше нет. Все эти медали у нас валялись в беспорядке, а она взяла и все на вымпел прикрепила.

А. Ф.: — Да... (вздыхает). Вот спортивные медали, а вот гражданские: «Честь и слава», «За заслуги перед Отечеством» за 94-й год. А эту — «100 лет российского футбола» — сам Ельцин вручал.

Л. Н.: — В начале 2010 года в «Олимпийском» был матч, посвященный 80-летию со дня рождения Нетто. Мы туда ходили. Там был Мишель Платини. И он Толю узнал! Они однажды в ветеранском матче друг против друга играли...

А. Ф.: — А, помню! Это во Франции было. Он хотел меня обыграть, я же показал, что купился на его финт, а в последний момент в другую сторону переложился. Обхитрил — и мяч отнял. Я все-таки прилично старше него, и Платини долго смотрел на меня, удивлялся. Он же не знал, что я, Крутиков, неплохим футболистом был и Кубок Европы выигрывал! И сейчас, когда увиделись, он сам подошел, руку подал и даже обнял. Он, президент УЕФА, вспомнил эпизод из матча ветеранов!

Л. Н.: — Все-таки он большим футболистом был, а у них такие вещи запоминаются. Мы с женой Вали Ивакина там сидели, и она говорит: «Ты посмотри — Платини Толю обнял!»

Зато 50 лет назад, когда сборная после Кубка Европы в 60-м приехала, всех игроков награждали орденами и званиями заслуженных мастеров спорта. И только об Анатолии забыли.

А. Ф.: — Потом дали заслуженного, но случайно. Столкнулся как-то после тренировки, усталый, с председателем спорткомитета. Тот спросил, как дела, на что я ответил: как был мастером спорта, так и остался. «Как так? Завтра все будет!» Самое интересное, что сделали красивую коробочку, отдали ее Старостину как начальнику «Спартака». Но Николай Петрович вручил мне ее не перед командой, а чуть ли не в туалете.

Л. Н.: — А вот рекомендацию для вступления в КПСС Старостин ему дал. Почему вступил? В команду разнарядку прислали, что два игрока должны быть членами партии. Посмотрели, кто постарше — и выбрали Толю.

Я всю жизнь ему говорю, что, когда он возглавил «Спартак», то сделал одну главную ошибку. Его же тогда вызвали в профсоюзы. Сказали, что хотят видеть тренером только его. Так вот, Толиной с помощниками ошибкой было то, что они пошли на поводу у этих профсоюзов и сказали: с Николаем Петровичем работать не хотим. Если бы они оставили его хоть на годик, чтобы самим за это время как-то набраться сил, то вылета бы не случилось. Уверена в этом на сто процентов. А так они остались «голые», без поддержки такой мощной фигуры.

А. Ф.: — А я, Люся, могу опровергнуть твои домыслы! Я не взял Старостина не из-за того, что профсоюзы сказали — это просто совпадение, что у них желание было такое же. Мы все — Гиля Хусаинов, Варламов, Исаев — сказали, что хотим попробовать свои силы самостоятельно. Может, это меня и сгубило. Но от команды я Старостина отодвинул не по подсказке профсоюзов, а по собственной инициативе.

Последние годы перед тем Николай Петрович всю свою обычную работу перепоручал Варламову. Потому что ему было тяжеловато двигаться. А сам сидел у себя в каморке на Красносельской. Ну что это такое?!

Л. Н.: — Когда Толя стал тренером «Спартака», то столкнулись они как-то на лестнице, и Николай Петрович спросил: «Анатоль, почему ты не хочешь меня оставить?»

А. Ф.: — Я ему прямо ответил: «Мы, молодые, хотим попробовать свои силы сами». Наверное, я тогда его обидел. Но сколько же можно? Если бы он был порядочным человеком и думал о «Спартаке», то все равно помогал бы нам, зеленым. А он ни шагу не сделал в том году, чтобы помочь команде. Если ты родил клуб, если ты — его отец, неужели можешь стоять и спокойно смотреть, как твой ребенок гибнет? Я ему на первом собрании после окончании сезона так и сказал: «Не вы ли, Николай Петрович, помогли нам вылететь?»

***

А. Ф.: — Когда я в 35 лет второй раз порвал ахилл, через какое-то время подошел Старостин: «Анатоль, мы хотим одного игрока пригласить в команду, а ставка занята». Ставок-то игроков основного состава было определенное число, а я, хоть и больной, ее получал. «Николай Петрович, дайте мне работу, — отвечаю, — и уйду без вопросов!» Вскоре Старостин устроил меня директором детской спортивной школы «Спартака», а знаменитого нападающего 30-х годов Владимира Степанова отправил на пенсию. У того не было ступней обеих ног после того, как он попал под трамвай. И для Степанова, как потом выяснилось, я стал врагом, поскольку на его место пришел и деньги у него отобрал. Но я-то при чем, если Старостин мне такую работу подыскал?

Л. Н.: — Когда Толя в школе работал, там братья Букиевские выросли. Они всегда звонят, с днем рождения его поздравляют.

А. Ф.: — А потом в Нальчик позвали. В российском совете «Спартака» был мужик, который ко мне хорошо относился, на яхте нас катал. Он меня туда и порекомендовал, и я Хусаинова с собой взял. Гиля, живчик, мог прыгать и скакать, лично им все показывать. А мне хоть и было 42 года, как-то раз на спор обогнал самого быстрого футболиста на 50-метровке. Они все сильно удивились.

Л. Н.: — Когда Толя играл в «Спартаке», он стометровку без шиповок за 11,2 секунды пробегал. Быстрее в советском футболе тогда не бегал никто.

А. Ф.: — Я к тому времени институт закончил — по специальности тренера-преподавателя. Правда, долго институт этот мучил — десять лет. Все, которые в «Спартаке» играл. Поблажек никаких не давали. Гимнастику сдавать — ужас какой-то. «Ласточку» делать... Даже спину как-то повредил.

Л. Н.: — Два года в Нальчике для него стали шоком. Сначала-то его команда шла хорошо, но потом против нее стали жульничать. Он приезжал и говорил, что выиграть там можно только с чемоданом денег, а без чемодана в другие города и ездить нечего. Но работал, как мог. Не хочу его хвалить, но задумок у Толи было очень много. Только осуществить их из-за уровня игроков было невозможно.

Несмотря на то, что денег не было, как-то он ковырялся. Занял 14-е место в первой лиге, высшее в тогдашней истории клуба. А ведь поехал туда заработать. Наобещали золотые горы. Но у него такой характер, что он всегда любит, чтобы все было по-честному. А там нужно было идти на какие-то махинации. Хотели дать ему бесплатно квартиру, чтобы продал и деньги себе забрал — а он отвечал: «Не могу, такому-то игроку жить негде, у него жена с детьми. Не нужны мне ваши квартиры!» И с машиной — то же самое.

А. Ф.: — После Нальчика я и возглавил «Спартак». Проклинаю ли тот день, когда согласился сделать это? Нет. Я понял, что и неудачи в жизни человека бывают полезными, закаляют его. В конечном счете, «Спартак», может, только выиграл от того, что вылетел. Им начали как следует заниматься.

А я виноват в том, что взял команду, не зная, куда иду. Когда работал в Нальчике, не видел вообще, как они играют. Один раз только были у меня, товарищеский матч играли — еле-еле 1:0 выиграли. Но, когда меня в «Спартак» позвали, я об этом и не вспомнил.

Л. Н.: — Даже Гуляев прямо Толе сказал, что «оставил плохое наследство»! Команда просто никакая была. Он мне рассказывал: едва приехали на сборы, а некоторые игроки уже идут пьяные и девок за собой в номера тащат. Ужас!

А. Ф.: — А еще меня сгубило то, что мне больше двух игроков не дали в команду взять! Причем юных — Хидиятуллина и Глушакова из ростовского интерната. Их позвал Иван Варламов, работавший с ними в юношеской сборной. И все!

Ярцева мне тогда не дали взять из Костромы. Приди он в «Спартак» — забил бы то, что мы не забили. Свежая кровь была очень нужна. Но как я его возьму, если лимит выбрал? В той же сборной, что и Хидиятуллин с Глушаковым, был еще хороший вратарь, но мне его взять уже не дали. Хотя голкипер нам был очень нужен. Прохоров перед сезоном попросился в Киев, я ответил: «Если приглашают — иди». Меня совершенно не впечатлял его маленький рост. А потом ему не разрешили там играть, и он стал проситься назад. Я только рукой махнул: «Иди тренируйся». Все равно в воротах никого не было...

Состава не было, новичков взять не дали. Старостин мог бы помочь, да не помогал, отстранился. Как можно испечь бублик, когда нет муки?

Меня всегда брали, когда совсем некого было. В «Химик» позвали, когда игрока на поле не хватало. В ЦСКА — когда разогнанную «команду лейтенантов» заново собирать с миру по нитке надо было. Из защитников в нападающие переделывать — давай Крутикова! И в тренеры «Спартака» — так же. А еще согласился ради семьи. Два года в Нальчике проработал. Семья — здесь, я — там. Надоело.

Л. Н.: — А я не хотела уходить с работы ассистента режиссера на Мосфильме. Потому что понимала: поработает он тренером — снимут, и опять безработный. А так хоть моя зарплата есть. Сама, кстати, очень не хотела, чтобы он в «Спартак» тренером шел. Толя, правда, сразу согласился, нисколько не сомневался.

А. Ф.: — Люся, ты не права!

Л. Н.: — Но ты же не сказал, чтобы тебе дали подумать! Только предложили — и уже на сборы скоро поехали. Я все равно думаю, что профсоюзы в отстранении Старостина главную роль сыграли. Они за что-то Николая Петровича не любили. Пока были другие тренеры, пробить его удаление не получалось, а тут сделали это твоими руками. Весь год мы сидели как на пороховой бочке. И звонки какие-то были: «Кто ты такой? Куда полез?»

А. Ф.: — Не думал, что у меня сразу столько врагов появится. Чем выше человека поставят, тем больше у него завистников и тех, кто зла желает. Хотя вот, допустим, Симонян в раздевалку заходил, и отношения у нас остались хорошими. Он мне, по-моему, и посоветовал Осянина в центральные защитники перевести, когда у нас некому было там играть. И вначале у Коли все было хорошо, но в одном из решающих матчей (с «Черноморцем». — Прим. И. Р.) он грубую ошибку сделал, и мы проиграли. Но когда мне шептали, что Осянин ошибся нарочно, я не верил и не верю. Он — порядочный мужик. И при встречах всегда говорит: «Толя, это случай!» То есть до сих пор то падение его гложет.

А вот Николая Петровича я в раздевалке за весь сезон не припоминаю. Да и вообще... Взять ситуацию с Романцевым. Ловчеву он не нравился, а Старостин был с Женей заодно. Мы должны были дать Романцеву квартиру — он с этим условием в Москву ехал. Но Николай Петрович вроде как забыл какую-то бумажку подписать. И квартиру Романцеву не дали, после чего Олег взял чемодан и уехал. Причем даже меня не предупредил — поскольку думал, что я все это и делаю. А я вообще не в курсе! Сейчас у Романцева уже осадка не осталось, он, когда видит меня, подходит и даже обнимает. А тогда даже не здоровался.

Л. Н.: — Старостин не то что мизинцем в помощь команде не пошевелил, а даже тормозил любую такую помощь. У Толи в телепрограмме «Человек и закон» работал друг еще со школьных времен. Он ужасно переживал то, что произошло в 76-м году, и многое знал. До нас только слухи доносились, а у него были сведения. И он все время говорил: «Толя, давай сделаем передачу, где всю правду расскажем». Но муж сказал, что столько лет спустя не хочет все это ворошить. Тем более что конкретных документов в подтверждение этой версии все равно не найти. Короче — отказался.

А. Ф.: — Сегодня есть улица, названная именем Старостина. И что, мы будем срывать эту «вывеску»? И на самом деле он был очень заслуженный человек. Но возможности не дать упасть «Спартаку» у него были. А он ими не воспользовался.

***

А. Ф.: — По ходу того сезона немало странных вещей происходило. Старостин повез Ловчева с Папаевым в какую-то редакцию, кажется, «Советского спорта». И в этой статье Ловчев сказал, что предлагает себя играющим тренером. Когда мы сейчас встречаемся, они с Папаевым всегда просят прощения за те вещи. Особенно Витя — он даже возьмет мою руку и держится за нее, потому что знает, что своим выступлением они сделали еще хуже, чем было.

Мне тоже было очень плохо. Я же столько лет отдал «Спартаку» как игрок, и делал для него только хорошее, а тут вдруг взял и нагадил. Я же понимал, что это такое для наших болельщиков. У нас же такие фанаты есть — они готовы повеситься, лишь бы только их «Спартак» был на высоте!

Но было много людей, которые против «Спартака». Все команды были за то, чтобы сплавить нас! Надоели мы им всей этой народной любовью. Даже Лева Яшин, великий футболист и мужик хороший, тоже был рад, что мы вылетели. Я с ним встречался потом и чувствовал, что сожаления на этот счет у него нет. А Валька Иванов — тот, паразит, вообще сделал для нашего вылета все, что мог. Сдал игру в последнем туре «Арарату», чтобы нас утопить. Вот его «Торпедо» теперь за это и расплатилось.

Л. Н.: — Он всегда говорил, что ненавидит «Спартак». Не тебя, Толя, и не других ребят, а «Спартак» как клуб.

А. Ф.: — Когда чувствуешь, что все погибло, начинаешь искать любые пути к спасению. Перед матчем с Киевом у меня был разговор с судьей из Ленинграда, который должен был этот матч обслуживать. Киеву очки были не нужны, «Арарат» мы в том году оба раза обыграли, он не заслуживал, чтобы в высшей лиге остаться. Я все прикинул, подошел к судье, а он: «Анатолий, ты же знаешь, что это бесполезно». И я понял, что если мы сами не сможем что-то сделать, то нам никто не поможет.

Тогда подумал: может, у наших ребят есть друзья в Киеве? А они были и потом говорили: что же вы не обратились, мы бы помогли! И я сказал Ловчеву: «Жень, ну что же нам делать? Может, пошлем кого-то к киевлянам и договоримся?» Но он сказал: «Федорыч, не надо». Эти его слова помню до сих пор. Я Ловчева тогда не понял.

А потом при счете 1:1 в наши ворота били штрафной. Колотов ударил, а игрок наш, по-моему, Гладилин испугался и отвернулся от мяча. Мяч влетел в незащищенный вратарем Владющенковым угол. И все.

Л. Н.: — Толя не хотел уходить после того сезона. Команда с ним вылетела — и он надеялся сам все исправить. Потому что он не трус, чтобы бежать с тонущего корабля. Вот только без помощи руководства ни он, ни кто-либо другой ничего бы не сделал.

А. Ф.: — Да, я до конца бьюсь. Уволили меня не сразу. Поначалу остался тренером, но Старостины не могли с этим смириться. Андрей Петрович пошел к первому секретарю Московского горкома партии Гришину и начал доказывать, что Крутикова нужно менять. Тот спросил, кого они хотят. Андрей Петрович порекомендовал Бескова. И после этого меня уже освободили.

Николай Петрович ненавидел «Динамо», а Бескова — пусть даже руками брата — пригласил. Мы все поражены были этим поступком. Кстати, и с ним в конце концов расстался очень плохо. Тот поехал отдыхать, а Старостин ему в это время ножки-то и подрубил. Но тогда, в 77-м, они с Константином Ивановичем хоть друг друга и не переносили, а работать вместе начали. Потому что у Николая Петровича было желание доказать всем, что это не он своим бездействием, а кто-то другой погубил наш «Спартак». Не случайно, когда команда возвращалась в высшую лигу, она била 12 пенальти.

Л. Н.: — Впрочем, все это — наши домыслы. Мы ничего не знаем, документов нет. А мнение у всех совсем другое.

***

Л. Н.: — После 76-го Толя целый год не выходил на улицу. Не хотел никого видеть и ни с кем говорить. Я даже боялась, что с ним случится что-то очень нехорошее — так переживал. Причем все держал в себе. Только летом увезла его на дачу, чтобы начал потихоньку дом ремонтировать, и отвлекся. Но он и там, когда дом оббивал, в строгальной машине себе два пальца отрубил.

А.Ф.: — Стыдно было болельщикам в глаза смотреть — поэтому и не выходил. А потом в Нальчик опять пригласили те же люди, с которыми я уже работал, за что очень им благодарен. Потому что был период, когда нам нечего было есть — одной небольшой зарплаты жены не хватало. У нас же малышки на руках были! Никак не мог устроиться на работу. Сначала говорят: приходи. А прихожу через пару дней — место уже занято. Потом оказывается, что туда перед этим мой «друг» заглядывал. И, наверное, все это не без его участия происходило, поскольку Старостин был очень сердит на меня за 76-й год. Ему падение в первую лигу, надо думать, тоже нелегко далось.

Л. Н.: — Но в Нальчике он всего год проработал — не хотел там без нас жить. А потом несколько лет трудился в детской спортивной школе в Подмосковье и за ветеранов играл. Причем где и когда можно — едва ли не больше, чем когда футболистом был. Думаю, что и на этом Толя здоровье подорвал.

Ловчев правду рассказывает, что однажды, будучи руководителем спартаковской команды ветеранов, уволил Толю по статье и с записью в трудовой книжке. Его все приглашали, и он поехал за другую команду играть. У спартаковцев подоспел матч, а его нет. Вот Ловчев его за прогул и выгнал.

Но надо отдать Жене должное. Когда у нас дочь Ольга умерла, он узнал об этом и передал нам денег. Толя тогда сказал: «Какой молодец!»

А. Ф.: — Да, это с его стороны было благородно. Просто у него «закидоны» бывали иногда. Но человек он неплохой, искренний.

А со школой в Подмосковье мне помог бывший председатель российского совета «Спартака» Иванов Гриша. Много лет там проработал, ездил по разным городам, просматривали мальчишек из детдомов. Но там, как и везде, были проблемы с деньгами, и тоже все развалилось.

Л. Н.: — А потом уже проблемы со здоровьем начались. Однажды нужно было делать операцию — ставить Толе новый тазобедренный сустав. Таких денег у нас не было, мне пришлось бегать и собирать. «Спартак», как всегда, отказал, но ветераны помогли. Особенно Ярцев, который напряг какую-то страховую компанию, и та нашла деньги. И Иван Варламов, который в то время работал где-то в Сибири. Он пришел проведать Анатолия Федоровича и дал нам 500 долларов. Хоть Старостин его в команде и оставил после Толиного ухода, с нами Варламов отношений никогда не рвал. А с Ярцевым интересно — они же с Толей никогда не работали, но взял человек и помог!

А. Ф.: — Мы играли вместе за ветеранов, и у нас сложились хорошие отношения. Футболист всегда поймет футболиста, если они нормальные люди.

Л. Н.: — Ах, да, я же как-то ездила с ними во Францию, когда жен разрешили взять.

А. Ф.: — Люся, я сейчас хочу на Шавло поругаться. Он фонд помощи ветеранам «Спартака» возглавляет и хотел мне помочь. Уже договорились с ним и вдруг он пропал. В конце 2009-го встретились на банкете перед Новым годом — клуб всегда собирает ветеранов, — так хоть бы подошел и извинился. Никакой ответственности!

Л. Н.: — Помню эту историю. Позвонил как-то Слава Егорович. А к телефону всегда я подхожу, поскольку Толя плохо слышит. И Слава сказал, что сейчас с нами будет Шавло разговаривать: если хотим, то можем за счет этого фонда в санаторий поехать. Мы согласились, он поинтересовался профилем лечения. Я только попросила, чтобы это было где-то недалеко, но на вопрос, знаю ли конкретное место, ответила отрицательно. И он пропал на несколько месяцев.

Когда мы были на этой встрече перед Новым годом, я хотела подойти к Шавло, но Толя предупредил: «Не смей!» Потом, ближе к весне, муж сказал, что если будут звонить насчет путевки — отказаться, потому что мы на дачу едем. И на встрече, посвященной Дню победы (а ветеранам по большим праздникам дают в конвертах тысячи по три рублей), я подошла к нему и сказала: «Сережа, не надо беспокоиться, мы на дачу скоро собираемся». Такой вот Толя принципиальный. «Спартак» ему настоящей помощи никогда не оказывал, не оказывает и не будет оказывать.

А. Ф.: — Я вот только не могу понять, почему по отношению к нам используется слово «помощь». Какое-то оно ущербное. Такое впечатление, что мы должны ходить с протянутой рукой. Что мы не заслужили к себе человеческого отношения. Я ведь «Спартаку» тоже благо делал. Голодным буду сидеть, но сам у них никогда не попрошу ничего.

Л. Н.: — К нам еще со времен 76-го года было ужасное отношение. Может, не стоит жаловаться, но мы обращались в «Спартак», когда очень нужны были деньги на операции, а мы на одни пенсии жили. Толя не хотел ни с кем разговаривать на эту тему, но на очередной новогодней встрече Романцев сам подошел к столу, за которым сидели Гиля с женой, Ивакины и мы. И кто-то сказал, что Крутикову операцию надо делать. Олег попросил Толю к нему прийти. Я долго его уговаривала: ну где мы денег столько соберем, если клуб не поможет? Еще Романцев попросил заявление написать. Мы сделали это, а Толя внизу приписал: «Да не отсохнет рука дающего». Это — Крутиков...

Пошли вместе. Сначала охранник нас не пускал: мол, кто такие? Но мимо шли двое каких-то мужчин (а я все это начальство в лицо никогда не знала), они его узнали и сказали: «Пропусти, это Крутиков!» Поднялись на второй этаж, к директору Заварзину. Объяснили все двум секретаршам, а они говорят, что тут в кабинет можно попасть только по записи, за два-три дня.

Романцева, по их словам, в офисе не было, хотя он назначил нам время. Мне кажется, он там все-таки был... А Заварзину одна из секретарш позвонила, но он сказал, что не может нас принять. Мы оставили заявление и ушли ни с чем. И клуб так ничего и не сделал. А сделали только ветераны и Ярцев.

А. Ф.: — Зато сейчас нам платят те, кому мы вообще ничего не делали!

Л. Н.: — Да, в финансовом смысле все в порядке. Сейчас живем лучше, чем много последних лет. Во-первых, тем, кто имеет звание заслуженного мастера спорта и перешел рубеж в 70 лет, Министерство спорта платит ежемесячную стипендию 5 тысяч рублей. Когда Мутко туда пришел, он быстренько это пробил. А года три назад чемпионам Европы 1960 года стали платить 13 с половиной тысяч — нам сказали, что от Лужкова. Раньше платили только олимпийским чемпионам. И, когда встречаемся с женой Вали Ивакина (увы, уже вдовой: известный вратарь умер в ноябре. — Прим. И. Р.), с ужасом вспоминаем о временах, когда, чтобы не платить за трамвай, пешком ходили.

В квартире трехкомнатной живем вшестером: дочь с мужем, два внука и мы. Кухня очень маленькая, есть приходится по очереди, но привыкли. А вот в туалет с ванной по утрам просто очередь, и всем надо спешить — одному в школу, другому в институт, третьему и четвертой на работу... Вот это неудобно. Но хорошо хоть эту квартиру мы когда-то от «Спартака» еще в игровые годы получили. Может, если бы мы больше на людях появлялись, то и жили бы лучше. Но Толя так не любит всю эту мишуру!

А. Ф.: — Когда мне исполнялось 70 лет, Симонян позвонил. Они хотели игру устроить в честь моего юбилея. Но я отказался. Деньги, правда, жена получила.

Л. Н.: — Почему отказался? Да потому что не любит он всей этой суеты. И так и не отметил ни одного своего юбилея, хотя все отмечают. (Смотрят поздравительный диплом от РФС, подписанный его тогдашним президентом Виталием Мутко). А туда Толю едва ли не на ошейнике пришлось вести.

А. Ф.: — Я очень редко куда хожу. Ходил ли в 96-м на похороны Старостина? Да, ходил. И букет цветов принес.

Л. Н.: — Раз пошел, значит, сомнений, идти или нет, у Толи не было. У него девиз: «Я всех прощаю, но ничего не забываю».

«СЭ» выражает соболезнования родным и близким Анатолия Крутикова.