Александр Бубнов: коньяк Бескова, нож Оганесяна, тайна Газзаева

Эксклюзив с ним – большая удача. Ибо Александр Бубнов отвергает все просьбы об интервью. «Составляем трудовой договор – и нет проблем», – поясняет известный на всю Россию эксперт и трехкратный чемпион СССР. Зная об этом, ваш автор позвонил Сергею Шмитько – одному из старейших футбольных журналистов страны, с которым Бубнов делился всем, что с ним происходило на протяжении футбольной карьеры. В такой компании разговор обещал получиться захватывающим. И Александр Бубнов согласился, пригласив журнал «Большой спорт» и старого друга на свою подмосковную дачу.

На даче живете все лето?

Бубнов: Тут хорошо… Участок — шесть соток. Два небольших дома и банька. Кругом лес, свежий воздух.

Шмитько: Нам понравился ваш новый коттедж. Тот, что из бруса.

Бубнов: Сосна! Помогли болельщики из-под Нижнего Новгорода. Привезли лет 10 назад. До сих пор строю.

Что же так долго?

Бубнов: Это новые русские все делают сразу. Наймут фирму, месяц-два — и готово. А у меня денег нет. Я чуть-чуть заработаю — кое-что сделаю.

Шмитько: Своими руками?

Бубнов: Красить стены, например, буду сам. А то спросил одного гастарбайтера: «Сколько?» — «100 тысяч». Ха-ха! Отдыхай, говорю. Вы напишите: Бубнов — советский футболист, который не воровал.

Говорят, вам много раз предлагали деньги, чтобы вы замолчали.

Бубнов: Я не товар, который можно купить. А врагов у меня много. Чтобы вы знали: я лучше сдохну с голоду, чем буду продаваться за какие-то блага или танцевать под чью-то дудку.

Вам угрожают?

Бубнов: Как-то раз позвонили: «А ты не боишься так говорить?» — «А не страшно, что твой номер высветился у меня на телефоне?!» На другом конце повесили трубку и больше не звонили.

И вам не страшно?

Бубнов: Я никого не боюсь. Если те, кто звонит, думают, что такое поведение им сойдет с рук, то они ошибаются. А вообще, есть обратные случаи.

Слушаем.

Бубнов: Глубокая ночь, я беру телефон: на ломаном русском просят дать комментарий для Forbes. «Вы что, обалдели звонить в такой час?» — «Извините, пожалуйста, но мы знаем, что получим от вас точную и объективную информацию». Это о чем говорит? Все боятся сказать правду.

Шмитько: Раз уж зашла речь о правде. Помню ЧП, которое случилось в 1974 году во время международного юношеского турнира в Ташкенте. Но о том, что тогда произошло, никто так и не узнал. Сор из избы выносить было запрещено.

Бубнов: Если бы я не оказался в нужном месте в нужное время, советский и армянский футбол потерял бы Хорена Оганесяна. Турнир состоялся в Ташкенте. А жили мы на современной по тем временам базе «Пахтакора». Сборной выделили несколько коттеджей, столовую и бильярдную. Я спал у себя в номере: предстояла игра с ФРГ. И вдруг ко мне забегают двое ребят: «Буба, иди, там что-то серьезное».

По дороге узнал, что в бильярдной сцепились белорус Валерий Шавейко и Хорен Оганесян. Первый никого не боялся. На поле ни себя, ни чужих не щадил. Что могло задеть армянина? На юге, как известно, не прощают многих вещей. Особенно если ты говоришь про маму и папу. Шавейко, видимо, что-то да ляпнул. Стрелку назначили в соседнем коттедже. Когда я зашел, Валера уже был там. Собрав всех южан, Оганесян появился через минуту. Приглядываюсь — а Хорик спрятал в рукаве нож и выжидает.

Ого.

Бубнов: Когда он подошел ближе, я схватил его за руку и повалил. Выбил нож и кричу: «Вы что, совсем с ума сошли?» В принципе, эту историю можно было замять. Но я решил, что дело слишком серьезное. Потому что реально переживал за Шавейко: его и потом могли покалечить. И о Хорике думал. Ведь если зарежет — тюрьма. Пришел к Евгению Лядину, главному тренеру, и все рассказал. Он тут же организовал собрание и Хорика отчислил.

Шмитько: Как отнесся к своему отчислению Оганесян, с которым вы через два года, в 1976-м, выиграли чемпионат Европы среди молодежи?

Бубнов: Он обиделся, но, несмотря ни на что, уважал. Хотя этот поступок могли расценить как стукачество. Но я не спустил дело на тормозах и, считаю, правильно сделал. Потому что Хорик, как и чуть позже Газзаев, шел по краю пропасти. Оганесян как плеймейкер стал выдающимся футболистом. Его можно сравнивать с Гавриловым и Черенковым. Он забивал в гостях аргентинцам, за которых играли девять чемпионов мира, в том числе Диас и Марадона. Во многом благодаря Оганесяну сборная выиграла бронзу Олимпиады 1980 года.

* * *

Вы упомянули Газзаева. Как он шел по краю пропасти?

Бубнов: Ташкент. Меня поселили с Газзаевым. Перед тем как ехать на халтуру во Фрунзе (ныне Бишкек. — Прим), я вышел из номера в фойе гостиницы, чтобы посмотреть по телевизору игру наших хоккеистов с канадцами. После окончания матча возвращаюсь в номер, чтобы забрать сумку, сесть в автобус и отправиться на вокзал. Но дежурная меня не выпускает. «В чем дело?» — интересуюсь. И тут она вывалила: «Газзаев хотел меня изнасиловать, — завела в комнату: — Вот, посмотри: он разорвал на мне это платье. Я хочу видеть ваше руководство».

Я знал, что наш старший тренер Вячеслав Соловьев улетел в Москву. С командой остался второй тренер Вадим Иванов. Я нашел его в ресторане. «Пойдемте, — говорю, — меня не выпускают».

Дежурная повторила все то, что рассказала и мне. Вадик поглядел на нее: «Да вы все тут только этого и хотите. Так вам и надо!» Барышне стало все ясно. Меня она выпустила, но грозилась обращением в центральную прессу.

Я вышел на улицу. А этот герой сидит в автобусе, будто ничего не произошло. Натворил дел, взял сумку и бежать. Если у тебя с ней проблемы — так разбирайся. Чего на меня перекладывать? После случившегося я поставил крест на Газзаеве как на человеке. Тогда я не собирался никому об этом рассказывать. Просто сделал для себя выводы.

У истории есть продолжение?

Бубнов: В «Динамо» меня пригласил Гавриил Качалин. А заиграл и попал в сборную я при Александре Севидове. Но в 1979 году, во время турне «Динамо» по США, Сан Саныч встретился со своим знакомым киевским болельщиком, который эмигрировал в Америку. По возвращении в Москву об этом было доложено руководству «Динамо». Севидова сняли, а после этого началось страшное: загулы среди игроков, договорняки и борьба за выживание.

В том же году Константин Бесков взял меня в сборную Москвы на Спартакиаду народов СССР. И мы ее выиграли. Посмотрел на учебно-тренировочный процесс, на обстановку, Старостина. Мне очень понравилось, и, намекая, Бесков решил со мной поговорить: «Как дела?» — «Неважно». — «Переходи в “Спартак”». В «Динамо» я сказал так: вы меня отпускаете или я с футболом заканчиваю.

Это сейчас на трансферах все зарабатывают огромные деньги. А в 1970–1980‑е тебя могли отлучить от футбола и сослать на Колыму. Ведь я был военным, имел офицерское звание. Чурбанов, зять Брежнева, делал все, чтобы я остался в «Динамо». О таком положении можно было мечтать. Условия по тем временам хорошие и гарантия того, что обеспечат достойную пенсию. Но я уже не мог быть в «Динамо». Хотел в «Спартак» к Бескову.

Шмитько: Помню, как в «Комсомольской правде» появилась статья «Вскружила голову игра?» Под ней стояли подписи нескольких футболистов, в том числе Толстых и Газзаева. Инкриминировали и рвачество, и зазнайство, и пьянство.

Бубнов: Тогда никто ничего не мог сделать, собрали центральный совет «Динамо», где присутствовали функционеры и известные спортсмены — победители мировых первенств и Олимпиад. Собрание вел Станислав Петухов, олимпийский чемпион по хоккею 1964 года. Мне дали слово, я рассказал, почему ухожу. Затем Соловьев выступил с предложением моего исключения из партии. И в собственную защиту требовалось найти аргумент. Перед голосованием Петухов спрашивает: «Вам есть что сказать?» «Есть, — говорю. — Тут как-то Газзаев выступал. Заявил, что не понимает моих принципов. А как относиться к принципам Газзаева? К его поведению?» — и поведал историю, которая произошла с ним в Ташкенте.

Вот это поворот.

Бубнов: Дальше — немая сцена, как в «Ревизоре». Соловьев поворачивается к Вадиму Иванову: «Это правда?» — «Да…» А попытка изнасилования в советское время — это конец.

Петухов спрашивает: «Бубнов квартиру брал?» Соловьев: «Нет». — «Машину?» — «Нет». — «Вопросы по учебно-тренировочному процессу есть?» — «Нет». — «Спортивный режим нарушал?» — «Нет». «Итак, — говорит Петухов, — поступило предложение исключить Александра Бубнова из партии. Кто за?» И никто не поднял руки. Даже Соловьев, который сам замутил голосование. Все перевернулось с ног на голову, чего не ожидали. «Динамо» оказалось в дураках: аргумент сработал на все сто. Я должен был защищаться, иначе бы меня казнили.

* * *

С Бесковым вы проработали целых семь лет.

Бубнов: Константин Иванович — последняя легенда из тренеров.

Подождите. А Романцев?

Бубнов: Это худшая копия Бескова. И по сравнению с ним он никто. Рыболов.

Шмитько: Знаю, что перед матчем Бесков иногда «принимал на грудь» до 300 граммов коньяка. Следить за игрой он предпочитал из ложи прессы.

Бубнов: И такое случалось: особенности нервной системы. Мы думали, пьет чай или кофе, а тут напиток покрепче. Однажды поймал его за этим делом. Играли матч в «Лужниках»: в перерыве Бесков дал установку, команда потянулась на поле, а я и Володя Сочнов задержались: зашли в туалет справить нужду. Бесков нас не заметил и позвал администратора Александра Хаджи: «Давай, наливай». И тут мы вываливаемся, а Сочнов, отличавшийся юмором, не удержался: «А‑а‑а‑а! Константин Иванович! Теперь не будете нам ничего говорить» — а Бесков сам гонял футболистов за пьянки и Сочнову долго прощал. Но однажды все же о­тчислил.

Я потом сказал Бескову: «У команды претензия: пьете». — «Саша, если не буду чуть-чуть выпивать, не смогу спать. А если не смогу спать, крыша поедет — сойду с ума». Во время игр его реально трясло. Помню, только-только перешел в «Спартак». Поехали на игру в Ереван. Из-за перебора «горчичников» я не играл. Ко мне подошел Бесков: «Пошли, — говорит, — посмотрим на футбол с высоты», — и я согласился: он никого еще не приглашал — только в Москве сидел в компании друга Игоря Кио, артиста цирка, известного иллюзио­ниста. В Армении «Спартак» играл плохо, еле-еле увезли два очка. Бесков сидит будто на поле: ноги без конца дергаются. В перерыве сходил в раздевалку, думаю: а не надеть ли щитки, чтобы Константин Иванович мне всю надкостницу не разбил.

Кто больше нагружал футболистов — Бесков или Лобановский?

Бубнов: Конечно, Валерий Васильевич. В киевском «Динамо» была тренировка на скоростную выносливость. Футболисты окрестили ее тестом смерти. 1988 год. Накануне чемпионата Европы в Германии поехали на сбор в Италию. Среднегорье. Первый отрезок — 200 мет­ров на максимальной скорости. Киевляне с тестом были знакомы, а я бежал в первый раз. Зная об этом, Лобан поставил меня первым.

Почему вас?

Бубнов: Схитрил. Киевляне халявили. А у Лобана по плану задача — дать нагрузку. Как заставить?

«Александр, вперед», — говорит мне Лобан. Он знал, что я фанатик, буду выкладываться. И хотел, чтобы все остальные тянулись за мной. В чем смысл теста? Пробежал — пульс 180–200. За три минуты отдыха он должен опуститься до 120.

Мы пронеслись две сотни метров. Подходит Лобан: глядя на часы, щупает пульс: «Такое ощущение, что ты не бежал! На второй минуте восстановился». Я оглянулся на всех: 200 метров — а они уже задышали со страшной силой.

Через минуту 400 метров. Я пролетел эту дистанцию, снова первый. Но почувствовал, что тяжело. Восстановился на третьей минуте. «Все нормально. 600!» — а это полтора круга на максимуме. Ноги уже не бегут, пульс не восстановился — 140–160. И в игре такое бывает, особенно в затяжном прессинге или когда тебе нужно сыграть все 90 минут примерно в одном темпе. Это и был стиль игры Лобановского — подавить соперника мощью. Он взял эту методику из легкой атлетики. Для организма стресс сумасшедший, но если он адаптирован — на поле будешь летать.

После 600 метров почувствовал, что все — я на пределе. Дышу тяжко. Рядом Заваров. Он несся прямо за мной: нагнулся, весь красный, еле стоит. Чуть отдышавшись, распрямляется и говорит Лобану: «Иди ты, рыжий, со своим тестом».

Ничего себе.

Бубнов: Я схватился за голову: самому Лобановскому такое сказать! В присутствии всех. Валерий Васильевич понимал, насколько тяжело было Завару. И спокойно так, с юмором: «Никита Павлович (Симонян. — Прим.), Саша не понимает наши задачи и цели. Нам такие футболисты на чемпионате Европы не нужны. Билет в руки и обратно в М­оскву».

Шмитько: Но Лобановский простил.

Бубнов: Конечно, Завар извинился. Заметьте: ругнулся он после 600 метров. А ведь бежали еще 800 и 1200. На морально-волевых. У многих — до рвоты. Действующие футболисты жалуются, что календарь уплотнился. В наше время было не легче. И то, как мы тренировались, нынешним даже не снилось.

Что насчет допинга?

Бубнов: Мне предлагал доктор, но я категорически отказался. Играл на своем ресурсе, был так воспитан. Врачи потом объяснили, что это все вредно. Да, повысит мышечную массу, готовность. Но лишь на короткий промежуток времени. А потом, когда закончишь, станешь калекой.

* * *

Пока гостили, заметили, что у вас дома много икон.

Бубнов: Я на пути к богу. Смотрите (указывает на образ, который висит на стене). Это Серафим Саровский. Я работал в Сарове. А рядом, в Дивееве, хранятся мощи Серафима Саровского. Однажды приехал туда вместе с женой. Мы обошли святые места, послушница много и интересно рассказывала, а потом говорит мне: «Давай прикоснись». «Нет, — отвечаю, — в жизни все зависит от меня». Она за голову: «Ты что!» И на жену: «Молись за него! 12 поклонов», — мол, бывали смертельные случаи, когда люди так выражались. В те годы Зоя ни в кого особо не верила — но перекрестилась, встала на колени и порвала все колготки.

Мы с послушницей вышли из храма. «Объясни, — говорит, — почему ты себя так ведешь?» — «А вы сами подумайте. Я жил в советское время: еще в школе в нас вдалбливали, что бога нет. Я даже не знаю, как правильно креститься. Это не вера получается, а лицемерие».

Что послушница?

Бубнов: Согласилась: принесла мне из кельи икону Серафима Саровского: «Возьми, она тебя будет хранить». На следующий день мы с командой выиграли со счетом 5:0 в Нижнем Новгороде и возвращались обратно. Ночь, трасса абсолютно пустая. Я сидел впереди: гляжу — а посередине широкой дороги идут две пьяные женщины. Видимо, из одной деревни в другую. А в том месте построили новый участок пути, насыпь — высота метра два. Наш водитель, дурак, вместо того чтобы сбавить скорость, решил их объехать. Те испугались и бросились в ту же сторону. Шофер растерялся, и мы полетели носом вниз с трассы. Я даже не успел испугаться, только подумал: «Неужели вот она, смерть?»

Удивительно, но никто не пострадал: небольшие порезы да разбитые стекла. Вытащив игроков на обочину, я рассказал, где был вчера. На следующее утро все, кто был в автобусе, отправились в монастырь и купили иконы.

С женой вас познакомил Толстых?

Бубнов: Да. Зоя Юрьевна и Николай Александрович учились в одном институте. Но футболистов она не любила: до сих пор вспоминает, что в стенах вуза обитали только маленькие кривоногие уроды. А Коля настаивал, хотел нас познакомить. Короче, мы встретились, Зоя увидела во мне десятиборца, а не футболиста. Провели десять свиданий, после чего я сделал ей предложение.